– Пожалуйста, прошу вас… Не заставляйте меня. Назначьте меня
в любую другую группу, я готов работать по любой стране. Только не Венгрия и не
Чехословакия.
– Или Венгрия, или Чехословакия, – холодно ответил
председатель. – Выбирай.
Все сжалось у него внутри от горечи и ненависти. Они сделали
его заложником своих игрищ, когда он еще на горшке сидел. И хотят теперь выжать
из этого все, до последней капли. Ненависть жгла изнутри глаза, ладони, лоб,
она рвалась наружу, она проедала кожу и изливалась через поры. И он поднял
глаза и посмотрел на председателя. Всего несколько секунд. Но этого оказалось
достаточно.
– Я не буду работать ни по Венгрии, ни по
Чехословакии, – негромко, медленно и очень четко произнес Владимир и вышел
из кабинета председателя, аккуратно прикрыв за собой дверь.
Ничего не случилось, земля не разверзлась, гром не грянул.
Его даже не уволили. Председатель больше его не вызывал и ничего не предлагал.
Спустя три месяца Владимир дежурил по управлению, когда позвонили
из госпиталя КГБ и попросили прислать офицера, знающего иностранные языки.
Оказалось, «Скорая» привезла мужчину, которому стало плохо на улице, похоже,
его сильно избили, но документов у него нет, по-русски он не говорит, а по виду
и одежде понятно, что с Запада, а не с окраин великого, могучего и
многонационального СССР. Ответственный дежурный послал Владимира съездить и
разобраться.
В госпитале его провели в приемный покой и попросили
подождать. Буквально через минуту ворвались трое здоровенных бугаев, заломили
ему руки за спину, стянули брюки и, обнажив ягодицы, вкололи лошадиную дозу
аминазина. С этого в те времена принято было начинать работу с больными,
находящимися в состоянии психопатического бреда, общественно опасными и
буйными.
Через несколько дней врач счел, что вколото уже достаточно и
с больным можно и поговорить.
– Почему я здесь? – в ужасе спрашивал Владимир. –
Произошла какая-то ошибка, ужасная ошибка, уверяю вас. Вы меня приняли за
кого-то другого.
– Ну как же за другого, – приторно-ласковым голосом
говорил врач. – Ведь вы…
И он, заглядывая в карту, назвал фамилию, имя, отчество, год
рождения Владимира, его домашний адрес и телефон, его звание и должность в КГБ.
– Да, это я, – растерянно признавался тот. – Но
почему, за что? Что случилось?
– Голубчик, вы сидели на работе, смотрели на сейф и
говорили, что пытаетесь открыть его взглядом. Согласитесь, это не может
считаться нормальным поведением. Разумеется, вы больны, и мы будем вас лечить.
Больше Володя уже не спрашивал, что случилось и почему он
здесь. Председатель легко и непринужденно расправился с ним за неподчинение, за
детскую попытку морализаторства. И за тот последний взгляд, от которого
многоопытного председателя кинуло в жар, и ноги и руки налились свинцовой
тяжестью, и вдруг захотелось сказать:
– Конечно, сынок, работай по Китаю. Хорошая страна. А на
Венгрию и Чехословакию мы найдем специалистов. Ты прав, не надо тебе против них
работать.
В ту секунду председатель был уверен, что, если он
произнесет эти слова, все сразу станет легко и просто. И так хорошо…
Это длилось действительно всего три секунды. Но председатель
их не простил.
Владимир остался в госпитале. Ему было предназначено
председателем выйти оттуда через несколько лет полным инвалидом, слабым и
полубезумным, ничего не знающим и не помнящим. И это предназначение сбылось бы,
если бы не Владимир Васильевич Булатников, который забрал Владимира из
госпиталя еще до того, как его успели искалечить. Разумеется, забрал он его
совершенно легально, не украл, не вывез под покровом ночи. Он просто добился,
чтобы Володю выписали. Конечно же, его комиссовали по состоянию здоровья. Он
перешагнул порог этого госпиталя недалеко от метро «Октябрьское поле» полным
сил, здоровым преуспевающим майором КГБ, а вышел спустя три месяца никем. И
ноги еле несли его, то и дело норовя подогнуться. Глаза почти не видели, из-за
лекарств, которые ему кололи, у него началось отслоение сетчатки. Он был слабым
и немощным. Но голова пока была в порядке, соображал он по-прежнему нормально.
Правда, память стала подводить, ведь эти лекарства прежде всего по памяти бьют…
Булатников выхаживал его в буквальном смысле слова. Кормил
витаминами, натуральными продуктами с рынка, водил гулять, медленно
прохаживаясь рядом с ним по парку и поддерживая под локоть. Приводил на дом
врача-офтальмолога, который занимался сетчаткой.
О своем плане он рассказал Владимиру сразу же. Неудачливый
больной, бывший майор КГБ должен будет исчезнуть, на его месте появится человек
с другим именем и другой биографией. Этот человек возглавит группу из людей,
щедро одаренных природой, научит их пользоваться своим даром и будет ими
руководить. Булатникову нужен именно он, потому что только в нем счастливо
сошлись такие необходимые для реализации замысла черты и качества. Он владеет
методиками тренировок и вообще разбирается в проблеме. Он кое-что понимает в
оперативной работе, имеет специальное образование и практические навыки. Он
ничего не умеет, кроме этой работы, у него нет никакой другой профессии, а этой
работы его лишили. Более того, лишили незаслуженно, подло, нанеся удар в спину,
коварно. И главное – особо цинично, выдвинув в качестве основного оружия
невинную шутку, произнесенную в доверительной беседе. Кроме того, Владимир
одинок, отец его скончался несколько лет назад, мать – совсем недавно, братьев
и сестер нет, жены и детей тоже нет. Стало быть, его исчезновение никому боли и
горя не причинит.
Так появился Павел Сауляк. А потом и группа – Рита Дугенец,
молоденькая и наивная, безобидный прохиндей Миша Ларкин, аферист-спекулянт
Гарик Асатурян и погоревший на бабах психиатр Карл Фридрихович Рифиниус. Всех
их находил и вытаскивал из беды сам Булатников, но работал с ними только Павел.
Даже имя Владимира Васильевича упоминать было запрещено. Павел занимался с
каждым из них индивидуально, строго следуя той методике, которую разработали в
секретной лаборатории. И убеждался, что методика действительно хорошая,
грамотная. Даже Рита, которая не могла вообще ничего, кроме как заставить соседа
вылить водку в раковину, научилась просто поразительным вещам. Единственным
препятствием была ее доброта и наивность. Она не могла внушать людям ничего
такого, что грозило опасностью их жизни, если сама знала, что это опасно. При
мысли, что она своим внушением ставит под угрозу чью-то жизнь, она мгновенно
слабела и теряла способность работать.
– Я не могу причинять смерть, – говорила она
виновато. – Прости меня, Паша. У меня не получается. Все-таки это очень
большой грех.
Павел не настаивал. Зачем ломать психику девушки? Поэтому он
старался использовать Риту на менее сложных заданиях, а также в тех случаях,
когда содержание внушения никак не свидетельствовало о намерении причинить
смерть. Например, тот случай с Семеновым. Рите и в голову не могло прийти, на что
она толкает водителя. У нее никогда не было машины, она никогда ее не водила и
вообще плохо разбиралась в правилах дорожного движения. Она была абсолютно
уверена, что внушает ему обыкновенное передвижение определенным маршрутом по
определенному временному графику. Такое задание она выполняла десятки раз и не
видела в нем ничего опасного и предосудительного.
