— Да что случилось? — встревожился он. — Ольга где?
— Там, где ей теперь и положено быть, — в больнице. На сохранении она. Сегодня утром и положили.
— А можно ее оттуда вытащить?
— Не знаю, — ответила Наталья Викторовна. — Ты позвони завтра.
Костя услышал короткие гудки. «Неужели именно теперь все сорвется?» — подумал он в отчаянии. Потом бессильно повалился на кровать и от накопившейся за все эти дни усталости сомкнулись веки.
Глава двадцать девятая
Странные и чудесные столпотворения
После тревожного звонка из детской больницы, когда медлить было уже нельзя, Константин выскочил на улицу, схватил соседский мотоцикл — и помчался, не разбирая дороги. Он выжимал предельную скорость из «ямахи», выезжал на полосу встречного движения, проскакивал на красный сигнал светофора. От сумасшедшего полета по улицам и тротуарам Москвы у него рябило в глазах, дома и машины сливались в единое целое. Но он все-таки успел… Резко затормозил возле больничного пандуса, где уже стояла машина «скорой помощи». Бросив мотоцикл, Костя побежал к дверям, откуда вывозили каталку с малышом. Рядом шагал взволнованный, не похожий на себя Вильгельм Мордехаевич, за ним — Ольга, которую поддерживала за руку санитарка. А еще дальше — Валера в клоунском наряде.
— Ну как, что с ним? — сорвался первый вопрос с языка Кости. Он смотрел на Антошку, а тот держал в руках полицейскую машину, столь любимую им игрушку. Глаза у мальчика были закрыты.
— Плохо, — коротко бросил Попондопулос. — Сами видите.
— Я заканчивал представление, а тут с ним и начался приступ, — вставил подошедший Валера.
Антон тяжело задышал. Теперь он открыл глаза и стал смотреть на всех, переводя взгляд с одного на другого. Во всем его облике чувствовалось непереносимое страдание. Ольга склонилась над ним и что-то прошептала. Потом взглянула на Попондопулоса.
— Он хочет, чтобы Валера ехал с нами, — попросила она. — Он так привык к клоуну.
— Пусть едет! — махнул рукой врач. — Если только машину не раздавит своим весом.
— А я? — подал голос Костя.
— Ну и ты, разумеется, — сказал врач.
Пока перекладывали Антошку с каталки на носилки, Костя успел спросить у Ольги:
— Ты же на сохранение легла, как здесь очутилась?
— Вот потому и очутилась, что малышу плохо стало. Как чувствовала. Сказала там, что мне лучше, — и сразу сюда. Успела.
— Я тоже успел.
— Слушай, Костя. А может быть, мы опоздаем?
— Не думай так, — сказал он уверенно. — У меня билеты с собой. Наш рейс через час. Успеем.
Костя побежал к шоферу «скорой» и велел гнать в аэропорт изо всех сил.
— Если опоздаем, — добавил он угрожающе, — тебя первого уложу на каталку.
— Что мы, не понимаем, что ли? — ответил шофер и стал заводить мотор.
Костя забрался в салон машины, где уже сидели все остальные.
— «Ямаху» надо убрать с дороги, — сказал Вильгельм Мордехаевич.
Пришлось Косте вновь выскакивать из «скорой» и оттаскивать мотоцикл в сторону. Но тут случилось одно из тех недоразумений, которые обычно происходят в жизни в критических ситуациях. Шофер то ли по дурости, то ли решив, что Костя остается, дал газ, и машина рванулась с места.
— Стой! — заорал Константин, грозя вслед кулаком. Но было уже поздно. Памятуя о наказе, шофер выжал предельную скорость и «скорая» скрылась из глаз.
Ничего не оставалось, как вновь вскочить в седло и помчаться следом. Началась погоня, которая могла закончиться весьма плачевно. «Скорая помощь» неслась по улицам, подрезая весь транспорт, а за ней летел на мотоцикле всадник без шлема, при этом еще и не прекращая материться. Догнать их удалось лишь на втором кольцевом шоссе. Константин вырвался вперед на десяток метров и, махая рукой, затормозил перед «скорой». Та также остановилась.
— Идиот! — заорал он, выскакивая из седла и подбегая к машине. — Меня-то чего забыл?
— Я думал, ты остаешься, — сказал шофер, сконфузившись. — Прыгай в салон. Не робей, успеем!
Костя вновь забрался в машину, где Вильгельм Мордехаевич массировал Антошке грудную клетку.
— Костя? — спросил малыш. — Ты где был?
— За тобой гнался. И как видишь — догнал. Только я не «Костя». Я твой папа.
Почему это у него вырвалось? Он не знал. Но признание само рвалось из груди, из сердца.
— Папа? — удивленно спросил Антошка и еще шире раскрыл свои васильковые глаза. Они стали просто огромными на его бледном, исхудавшем лице.
— Папа, — подтвердила Ольга, гладя его ручку.
Антошка недоверчиво посмотрел на Вильгельма Мордехаевича, потом на Валеру. Оба они, не сговариваясь, кивнули головами.
— А почему же ты до сих пор молчал? — обратился теперь к Косте малыш.
— Потому что был непроходимым дураком, — сознался тот, глотая накопившиеся в горле слезы. — Теперь больше не буду.
— Он поумнеет, это точно, — согласно кивнул Попондопулос.
— Он обещает, — подсказала Ольга, почему-то держась теперь за свой живот. Лицо ее вдруг исказила боль.
— Иначе я из него оставшуюся дурь палкой выбью, — добавил помрачневший Валера.
— Папа, я тебя люблю, — улыбнулся вдруг Антошка. — Расскажи что-нибудь. Как ты жил… без нас?
— Плохо, — сказал Костя, не обращая внимания больше ни на кого — видел перед собой лишь лицо сына. — Много смеялся и мало плакал. А надо, чтобы того и другого было в меру. Перекосы в любую сторону не нужны. Нельзя постоянно рыдать над своей несчастной судьбой, но и хохотать над ней, как сумасшедший, тоже не нужно.
— Разумно излагаешь, — согласился Вильгельм Мордехаевич. — Это и мой принцип. У меня давным-давно был учитель в школе, так он нам говорил: «Дети, не смотрите на мир через розовые очки, но не смотрите на него и через черные. Глядите просто без очков». На что я всегда спрашивал: «А если у меня плохое зрение?» Тогда вообще закрывай глаза, отвечал учитель.
Все в салоне тихонько засмеялись, даже Антошка.
— Сейчас мы полетим с тобой на самолете, — продолжил говорить Костя. — Ты ведь никогда не летал, а теперь узнаешь, что это такое. Какие удивительные ощущения. Ты — в небе, а внизу — земля, и маленькие-маленькие дома, а людей и вовсе не видно. Когда-то они сами умели летать, без самолетов, а теперь разучились. Но это время вновь наступит. Они вспомнят. Они все вспомнят, и какими прежде были добрыми и справедливыми, и где скрыты их закопанные таланты, и как умели любить, и почему все это внезапно исчезло.
— Я хочу спать… — произнес вдруг очень отчетливо Антошка. И повторил, совсем уже слабым голосом: — Папа, я хочу спать…
