— Если умеешь молиться, — добавила Маша. А Алексей слушал внимательно, не перебивая, напряженно.
— Я сказал, что поначалу она хорохорилась? — продолжил Яков. — Да, так оно и было. Но после-то взяла и повесилась. Через пару дней после моего отъезда в Израиль. Это я уж потом узнал, здесь, совсем недавно. Собственно, на вторые сутки, как приехал… Эх, матушка, матушка, зачем ты меня отсюда увезла? — последнюю фразу он произнес смешливо.
— А ребенок? — спросила Маша.
— А что — ребенок? Там, в приюте, много их, всяких и разных.
— Но можно же узнать, выяснить?
— Можно, — согласился Яков. — А нужно? Пока я этого не хочу… Может быть, потом, со временем. Не знаю.
— И вы сейчас так спокойны? — непонимающе проговорил Алексей.
— Я всегда такой, — жестко ответил тот. — Высадите меня на автобусной остановке. Я вижу, нам все равно не по пути. Вы куда-то торопитесь, да и я тоже.
Я остановил машину, Яков попрощался и вышел. Даже весело помахал нам рукой. Но в зеркальце заднего обзора я видел, что лицо его сумрачное и какое-то застывшее, словно венецианская маска, с оскалом карнавальной улыбки.
— Не понимаю, что это за человек? — произнес я.
— А я, кажется, начинаю догадываться, — сказала в ответ Маша. И добавила: — Нет ничего хуже одиночества.
2
Похоже, у Алексея во всех храмах, церквах, монастырях и обителях были свои знакомые дьяконы, монахи или пономари. Нашелся такой и здесь, в Троице-Сергиевой лавре. Иначе бы мы просто не смогли попасть на колокольню, осмотреть все ярусы и заглянуть в декоративные вазы. Но прежде всего, разумеется, мы помолились у гроба со святыми мощами преподобного Сергия Радонежского, светильника земли Русской… Выйдя из собора, Алексей разыскал звонаря, о чем-то пошептался с ним. Потом этот молчаливый человек, с простым и грубоватым лицом моряка, проводил нас в саму колокольню и запер за нами тяжелую дверь. Сказав лишь, что времени у нас ровно час.
Мы приступили к делу, постепенно поднимаясь от одного яруса к другому, на высоту почти в девяносто метров. В какой вазе нас ждет то, что мы ищем? Я почему-то не сомневался в успехе нашего начинания. Кроме того, мне казалось, что именно об этом со мной и говорила Агафья Максимовна. Я почти поверил в звучавшие во мне голоса, в ее слова, возвращавшиеся из памяти. Но ваз становилось все меньше, они уменьшались в размерах, а поднявшийся вдруг сильный ветер пронизывал нас насквозь. Если на первых ярусах нам приходилось приподнимать Машу и она рукой скользила по полой внутренности, ощупывала дно, то в конце мы уже и сами как могли исследовали оставшиеся двухвековые вазы, чья ощущаемая под пальцами пустота хранила тем не менее некую мистическую полноту и тайну. Будто мы прикасались не к шершавой поверхности, а к самому времени, к эпохам, к годам… И странно, но внутри не было никакой грязи и пыли. Подобно чистейшему морскому песку, только спрессованному тем же застывшим раствором времени. Это было удивительно.
Попробуйте хотя бы на два года забыть в квартире свои вещи, и во что они превратятся, когда вы вернетесь? Устанете прибираться. А тут, словно сами небесные силы и ангелы присматривали за чистотой и порядком. Конечно, если бы вместо декоративных ваз стояли статуи, как предлагал зодчий, нам было бы намного труднее. Тогда вообще непонятно: где искать? Но уже и так становилось ясно, что святых мощей Даниила Московского здесь нет, просто не может быть. Возможно, какое-то время их еще и могли укрывать от большевистского разгула на первом или втором ярусе, в самых крупных вазах. Но потом, очевидно, перезахоронили в другом месте. А может быть, это произошло и совсем недавно. Ответ могли дать лишь три человека: Василий Пантелеевич, Агафья Максимовна и Ольга. Но двое из них мертвы. Наверное, Ольга Ухтомская со своей тетушкой и увезли отсюда святые мощи две недели назад. К этой же версии склонялся и Алексей.
— Они были здесь, — произнес он. — Звонарь сказал мне. И Скатова он знал, и Агафью Максимовну. Они тоже тут появлялись.
Мы уже стояли на самом верху, а ветер все усиливался, становился просто каким-то ураганным, того и гляди закружит в беспощадном вихре и выбросит через арку с колокольни. Оставалось всего несколько ваз. Да и время поджимало.
— Странно, но когда мы были позавчера с Яковом в лавре, он тоже очень интересовался этой колокольней, — сказала Маша. — Даже спрашивал: а что в вазах? Пусты ли они или нет.
— Ты была с ним тут? — удивился Алексей.
Вот так. Все тайное рано или поздно становится явным. А я лишь несколько злорадно порадовался. Пусть теперь сама выкручивается, я умываю руки.
— Была, — призналась она. — И уже тогда поняла, что он, в принципе, очень запутавшийся и несчастный человек. Со вторым дном. У меня и сейчас не выходит из головы эта его история. Бедная женщина, бедный ребенок!
— Бедный Яша, — добавил я. — Погоди, он еще всем даст жару! Не верю я ему. Они только и умеют либо слезу, либо смех из других вышибать. И все это превращают в деньги.
— Ты не прав, — заспорила она. — Ох, как же ты не прав, если так думаешь… А Левитан, художник? А…
— Хватит, — остановил нас Алексей, поскольку мы были опять готовы сцепиться. — Давайте заканчивать. С Яковом вы потом разберетесь.
Мне показалось, что он несколько расстроился после слов Маши. А штормовой ветер уже буквально валил с ног. Кепочка моя куда-то улетела, сорвало и платок с Машиной головы, а бороду Алексея трепало, как разноцветное мочало. Люди внизу сновали словно букашки, будто стайки маленьких рыбок, ищущих спасения от приближающегося цунами. Думалось: вот сейчас первая гигантская волна накроет их, понесет и выплеснет — кого живым, кого мертвым — к неизвестному берегу. А мы сами стояли как бы на вершине маяка, но не ведали: суждено ли спастись и нам? На Москву, судя по всем признакам, надвигалась какая-то глобальная природная катастрофа. Что-то странное происходило в атмосфере, во всей.
И началось это шесть суток назад. Когда в моей квартире появились ночью Алексей и Маша. Нет, даже раньше. Не двенадцатого сентября, в день церковного поминовения святых мощей благоверного князя Даниила Московского, а в тот час, когда Алексею в Оптиной пустыни открылась истинная правда о них. И с тех пор два встречных движения устремились друг к другу — ручей людских поисков и страшный поток воды и огня, грозящий возмездием. Осень мира уже наступила, земля покрыта погребальным дымом и города грешных падут, исчезнут в пучине. Я вдруг отчетливо представил себе Москву, словно она вся сейчас лежала у наших ног, сверкающая в елочной мишуре витрин и зазывных вывесок, с ростовщическими банками и жульническими казино, со сладострастными домами терпимости и обжорными ресторанами, с подлыми чиновничьими заведениями и нечестивыми теремами богатеев, с толпами обслуживающих холопов, охранников и пыточных мастеров, — такой город должен погибнуть. Пусть он будет погребен в руинах, на дне морском. И пусть на его месте возникнет другой, как сказочный град Китеж — из праведных вод Светлояра, с колокольным звоном — как символ Святой Руси.
