— Что же ты вчера на иеговистов так набросился? — насмешливо спросил Заболотный. — Они ведь тоже души заблудшие. Куда их деть?
— Есть по неразумию враги, с которыми можно работать, а есть исчадия, на которых слово Божье не действует, — ответил Павел. — Иосиф Волоцкий сказал, что если услышишь где, как кто-то хулит имя Господа, подойди и не бойся осквернить руку пощечиной. Ударь, вырви у него жало. Если мы не станем бороться, то нас сомнут. Церковь и так шатается, может рухнуть в одночасье, об этом предупреждают мудрые провидцы-священники. Сейчас все силы по всему миру брошены на разрушение Церкви. Изнутри берут, как черви в человеческом организме. Как раковая опухоль разъедает. Но даже если хоть семь приходов в России останется — она устоит.
— Один из них — твоя часовенка? — спросил Заболотный.
— Как Богу будет угодно, — отозвался Павел. — Но ты меня не язви, я серьезно. И ведь не для себя же стараюсь, для людей.
Мы уже подошли к швейному цеху Игнатова, а разговор продолжился там, в конторе, пока ждали хозяина. Павел в этот день был непривычно разговорчив, излагал свое мысли четко и ясно, а Заболотный всё пытал его по той или другой проблеме. Он действовал как искуситель или рыболов: забрасывал крючок и ждал: клюнет? Радовался, когда Павел заглатывал наживку.
Вскоре пришел Игнатов, уселся за свой стол, а через некоторое время подключился к беседе. Это был крупный, спортивного вида мужчина, лет сорока пяти. Бывший гандболист, военный инженер, полковник в отставке, он еще в середине девяностых стал предпринимателем, а дело его шли то в гору, то висели на волоске. Но Игнатов умудрялся, уже почти падая вниз, вновь подниматься. «Стойкий оловянный солдатик», — называли его в определенных кругах. Он помогал патриотическим изданиям, жертвовал церкви деньги, но порою и на него накатывала депрессия. Тогда он передавал руль управления всеми делами супруге, прихожанке Елоховского храма, а сам уезжал на свою загородную дачу, затворялся там от всего мира и — по русской традиции — пил. Иной раз месяца три- четыре. Потом вновь возрождался к работе, как Феникс из пепла. Сейчас у него было какое-то потерянное отсутствующее лицо, но вскоре, слушая Павла, глаза Игнатова разгорелись.
— Сколько же можно бороться? — сказал он вдруг. — Вся история России — борьба. Нет чтобы как в какой-нибудь Швейцарии.
— А нас, русских, и обвиняют в том, что мы никак не успокоимся, — согласился Павел. — Всё время воюем, открываем всё новых и новых врагов. Нас призывают слиться с мировым сообществом, стать «общечеловеками», но с противоположной Достоевскому идеей — быть «людьми мира», а не русскими. Вернее, русскими на десятом плане, сначала, все же, «человек мира». Мы для них и схизматики, и ортодоксы, и мракобесы, и антисемиты, и красно-коричневые, и противники общемировых тенденций единой здравомыслящей власти счастливого человечества — вот что нам ставят в вину! У нас, дескать, никогда не было свободы, мы — рабы. А что есть истинная свобода? Где она? Я скажу: в прощении грехов, потому что как бы ты ни нагрешил, сколько бы ни убивал, ни распутничал, ни клеветал, они пред Богом, что капля в море. И когда ты получаешь от Него прощение, то в душе твоей и радость, и веселие, и благодать Святого Духа — и вот она, та свобода, о которой мы все время спорим. А что касается «человечества», то это оно не хочет мира, а не русские. Как будто вообще, мир со злом допустим!
— Сейчас, после «Боингов», еще сильнее станут кричать, что миру грозит погибель, — сказал Игнатов. — Станут призывать слиться воедино.
— В сладострастном поцелуе и смертельных объятиях, — вставил Заболотный, хихикнув. — Нет, правда, я пророчу: теперь все навалятся на террористов, которых, может быть, и нет вовсе, и будут вопить о «мире и безопасности».
— А эти крики подготавливают приход антихриста, — добавил Павел. — Ему нужен единый мир и единая религия — два условия его воцарения. Но на пути этом — русские, не по крови, а по духу, по понимаю того, что наша задача — вести брань с сатанинскими силами всегда и всюду. А нам в открытую льют ложь на Церковь, призывают объединить всех христиан разных исповеданий, отказаться от своих корней. Или с другого бока заходят — у дьявола ведь две руки: левая и правая, одна бьет, другая ласкает, — так вот, ведут к язычеству, к дохристианскому укладу Руси, дескать, только там истоки нашей самости, даже свастику древнюю подсовывают. И вновь хотят сделать русских богоборцами. Цель опять же ясная — свести на нет Православие, Церковь, которая одна удерживает мировое зло от окончательного порабощения мировым злом. Лжепатриоты кричат о «еврейском засилье», подсовывая нам языческих «апостолов». А большая будет польза от того, что русские выгонят всех «жидов», если сами займут их место, станут предателями Христа? Лишившись веры, станут «пылью» земной, соработниками главного богоборца? А ему только этого и надо! И какая разница, кто ему будет помогать в воплощении адских планов? И будет ли в конце всемирная монархия иудо-католиков или языческая империя кабалистов, тоже не имеет значения. Лишь бы побыстрее да побольше душ людских через это последнее, самое сильное искушение подбить. Поэтому всем — какого бы роду-племени они ни были, кто призывает нас, православных, отказаться от борьбы, якобы все равно обречены! — я отвечу: горе вам, через которых приходит в мир искушение! Глупцы, не понимаете, что от нас требуете, слепцы, не видите против кого идете!..
Павел, взволнованный и покрасневший от напряжения, замолчал.
— А ты ведь и сам Слепцов, по фамилии, — напомнил вдруг Заболотный.
— Ну… это… уж из другой оперы, — глухо ответил Павел.
Секретарша Игнатова принесла нам кофе, а Заболотный счел нужным переключиться на другую тему, ради чего и приехали.
— Однако, к делу, — произнес он и начал рассказывать о планах Павла насчет часовни в деревне. Потом перешел на свою казачью православную миссию при ставке атамана Колдобина. Игнатов слушал рассеянно, но не перебивал.
— Короче, и на то и на другое нужны деньги, — резюмировал Заболотный, решив больше не лить воду на эту «безмолвную мельницу». — Ты, Сергей Сергеевич, наш народный капиталист, просто обязан раскошелиться. Чего задумался?
— Да-да, конечно, — отозвался Игнатов. — Но у меня у самого дела плохи. Опять наезд был. Приходится отстегивать. И кредит в банке надо возвращать. Словом, весь в долгах. Но… кое-какую сумму, возможно, удастся выделить. Не сейчас, не сразу. Нужно подождать. Мне своим швеям-то не удается вовремя зарплаты выплачивать, а ты…
— Сколько ж ждать-то? — уныло вопросил Заболотный. — Миссии надо разворачиваться.
О часовне он на сей раз вовсе не упомянул. А Павел как всегда отдал инициативу в его руки. Не было у него той хватки, что у Заболотного.
— Корабль в закладе, — натужно произнес Игнатов. — Возможно, его купит тот человек, которого ты мне сосватал.
— Этот? Этот всё купит, — сказал Заболотный, как-то странно на меня взглянув. — Ему многое по карману. А ты продавай, чего там?
— Еще не решил. Через час он будет ждать на пристани. Составите мне компанию?
