— Видишь вон того седого таракана с усами? — спросил между тем крепыш Заболотного.
— Ну и кто он? Посланник Папы Римского?
— Полковник КГБ в отставке. Плакался мне тут, что работы нет. Так я его к себе сходу секретарем взял. И личным шофером. Он и рад до усрачки. Вот так, завербовал в одну минуту. Как Мюллер. Когда-то они над нами измывались, теперь наша воля.
Крепыш засмеялся, а Заболотный задумчиво произнес:
— А ведь гебистов в отставке не бывает. Не боишься, что что-то переменится, тогда уж он тебя за хвост ущучит?
— Прежнее не вернется, — сказал крепыш. — Спецслужбы теперь в связке с нами работают. Им тоже кушать хочется. И нового передела не будет. Пирог на части разрезан, кому какой кусок достался, тот за него и держится. Попробуй отними? Зубы скрошатся. Нет, славное время. Всё уже устаканилось. Это прежде с разборками друг за другом бегали, а сейчас — ша! баста! Хватит, настрелялись.
— Теперь голова ни о чем не болит? — не вытерпел я. Но крепыш не удостоил меня внимания, продолжил:
— В Кремле ведут правильную политику — сами живут и другим дают. Только не зарывайся. Не зарься на чужой каравай. И не лезь выше, чем положено. У меня с компаньоном фирма солидная, мы со всеми ладим. Отстегиваем, конечно, кому надо, как же без этого? Я тебе, Мишаня, так скажу: мы все — семья, что левые, что правые, что бывшие, что будущие, главное дело — в капитале, и главное — из семьи этой не выпасть, из Дома.
— Вы — семья, а остальные — дворня, что ли? — вновь не удержался я. Но и на сей раз крепыш меня не заметил. Может, у него со слухом было плохо? Да и со зрением тоже.
— Капитал, Коля, остановки не знает, — заметил Заболотный. — Он, как сахарная вата во все щели лезет. Экспансией это называется. Хочется всё большего и большего. Так что жди, Коля, еще нового передела, жди. Будут друг друга давить до тех пор, пока не останется в России лишь две или три большие конторы. А то и одна вовсе.
— Ничего, приспособимся как-нибудь и к этому, — отмахнулся крепыш. — Я свои основные средства уже давно в Англию перевел. И детей, кстати, тоже. Мне тут и самому делать особо нечего. Так, по-привычке живу. Из любопытства.
— И любопытно на народ голый смотреть? — спросил я. Меня как-то трясти стало. — На Россию, из-за вас нищую? На кровь и слезы вокруг? Из лимузина да с шофером-гэбистом?
— Слушай, что это за поганка? — спросил у Заболотного крепыш, ткнув в мою сторону пальцем.
— Так, блаженный, — ответил Мишаня, а Света поспешно вспорхнула со стульчика, подхватила меня под руку и повела прочь.
— Ты что, с ума сошел? — прошептала она мне в ухо. — Это же Коля-Камнерез, за ним столько мочиловок! Нашел, дурачок, с кем связываться. Иди на палубу, охладись. Или давай лучше потанцуем. Ты мне давно нравишься, — и она прижалась ко мне мягкой грудью. Заглядывала в лицо и смеялась.
— Пусти! — сказал я, еле вырвавшись. — Идите вы все!
Сам я, тяжело дыша от волнения, поднялся по винтовой лестнице на верхнюю палубу и встал там, облокотившись о перила. Смотрел на пристань, надеясь, что вот-вот появятся Павел и Даша. У трапа продолжали дежурить и покуривать двое охранников. На стоянке скопилось много иномарок, там также сидели телохранители и шоферы собравшейся на корабле публики. Видимо, не все отправятся по Волге, многие вернутся в свои машины и поедут в уютные гнездышки. Хозяева России. По крайней мере, так они сами себя считают. Верят в это. Всегда хочется думать, что ты в первых рядах. А первые станут последними.
Я вспомнил отца, и мне опять почудилось, что он где-то рядом. Может быть, за кронами деревьев, в воздухе. Смотрит на меня и молчит, понимает, о чем я думаю. Стало совсем тяжко и сильно болело сердце. Красное зарево уползало, уступая место сгущающейся темноте, пытающимся пробудится звездам. Вот и край луны начал уже проясняться на небе. Бледный знак, символ невыразимой тоски и печали. Мы все уйдем, вслед за своими близкими и родными, друзьями и любимыми, и унесем с собой часть той тайны, которая принадлежит всему человеческому роду, загадке его пребывания на земле. Нет в жизни ответа на этот вопрос: зачем ты? Кто ты? Тень, скользящая вместе с другими тенями в безумном хороводе, в пляске мертвых, пытающаяся оторваться от них, обозначить свое место в жизни. А жизни нет.
Кто-то, тяжело ступая, подошел и встал радом. С водочным запахом.
— Что, брат, худо? — спросил Игнатов, положив на мое плечо руку. — Мне тоже. Ничего хорошего не предвидится.
Словно в ответ на его слова, откуда-то из каюты раздался взрыв смеха. Мне нечего было ему сказать, да он от меня и не ждал слов. Может, и не признал вовсе в темноте. Просто постоял некоторое время, а потом пошел куда-то вглубь теплохода. Если бы он знал, что его корабль, которым он так дорожит, предназначен в качестве свадебного подарка моей сестре, что уже почти упакован в коробку и перевязан нарядной ленточкой с бантиком. Он бы не поверил. Мне хотелось остановить его, сказать об этом, но я передумал. Он все равно не продаст «Святителя Николая» Борису Львовичу. В этом я был уверен. Корабль для него — последний рубеж, отступать некуда. Это тоже знак, символ, как для Павла часовенка. Отбери, разрушь его и. жизнь потеряет смысл.
И вот тут-то, наконец, на пристани появились они. Из подъехавшей черной «волги» вышли Меркулов, Павел и Даша. Я почему-то не удивился, что они вместе со скульптором, будто так и нужно. Лишь обрадовался. А через минуту уже встречал их на палубе.
— Неужто и Евгения Федоровна здесь? — весело спросил Меркулов, пожимая мне руку.
— Нет, она прихворнула, — ответил я.
— Надеюсь, ничего серьезного?
— Нервы, — при этом я поглядел на Павла.
— А Котюков здесь? — спросил он.
— Еще не приехал.
— А Игнатов? — поинтересовался Меркулов.
— Тут, — кивнул я, будто исполнял роль швейцара.
— Вот он-то мне и нужен, — сказал скульптор и направился прямо в салон. Обернувшись, бросил мне: — Передай Женечке, что я ее непременно навещу завтра же.
А я в это время уже глядел на Дашу, будто впервые видел ее. И не мог глаз оторвать. Она смутилась, поправила прическу. Одета была скромно, не для торжеств.
— Я тебя потерял, — произнес я совершенно глупо.
— Да, — рассеянно ответила она, словно утверждая это.
— Где ты была?
— Мы ее пока в очень надежном месте спрятали, — произнес Павел, вмешавшись в разговор. — Дома ей оставаться нельзя, сам знаешь. Туда несколько раз Рамзан наведывался, мне передали. С ним завтра разберусь, постараюсь, а Дашу у Виктора Анатольевича устроили, в мастерской. Там есть гостевая комната.
— У Меркулова, — пояснила она.
— Мы с ним вчера как-то крепко сошлись, когда я приехал, — добавил Павел. — Долго говорили, о многом. Мысли у нас общие. Замечательный человек, это здорово, что есть еще такие люди в России. Его с пути не собьешь. Знаешь, как о русском человеке сказано: можно убить, но повалить нельзя. Вот он такой. Когда я объяснил ситуацию с Дашей, он не раздумывал. Предлагал даже ехать немедленно к Колдобину, собрать его казаков и выкинуть этого Рамзана с рынка обратно в Чечню, а то и куда подальше. А теперь вот хочет и Игнатову помочь с его кораблем, чтобы не продавал ни в коем случае. Может быть, с долгами его как-нибудь разберется, надеюсь. Но «Святитель Николай» должен остаться плавучем храмом, а всю нечисть отсюда поганой метлой вымести. Что ты молчишь?
