Была такая же дружная и ранняя весна. Только вместо цветов мать-и-мачехи, в степи проклюнулись тюльпаны. Желтые и наглые цветы вынули из песка короткие шеи и тянулись к солнцу, опираясь на длинные распластанные по земле листья.
Офицеры привозили с учений полные чемоданы тюльпанов, и на короткий период забытая богом азиатская дыра превращалась в маленькую Голландию. Цветы были всюду: в каждом доме, в каждой квартире, в каждой комнате стояли они в вазах, горшках, чайниках и даже в больших суповых кастрюлях. Школа, библиотека, клуб, магазин и Дом офицеров были завалены тюльпанами, которые тамошние работники утрамбовывали в стеклянные банки, пластиковые канистры, цинковые ведра и другие, не приспособленные для такого великолепия емкости.
Я и девчонки из моего класса убегали после уроков в степь и там, вооружившись крепкими кухонными ножами, ловко доставали из-под песка теплые, нагретые солнцем цветы. Длинные белые стебли уходили глубоко в землю и заканчивались там крепкими коричневыми луковицами. Луковицы мы оставляли нетронутыми, а цветы рассовывали по сумкам со сменной обувью и уносили домой. Матери сначала ругали нас за опоздание к обеду, а потом невольно замолкали, очарованные пышным великолепием первых и единственных в этих краях весенних цветов.
Праздновать весну жители военного городка начинали с двадцать третьего февраля. Святое дело, день Советской армии и флота, со всеми вытекающими по этому поводу и втекающими напитками. После него случался небольшой перерывчик, и наступал очередной праздник Восьмое марта — день советских жен и матерей, дочерей и сестер, бабушек и тетушек и всех им подобных. После Международного женского дня шли просто хорошие дни. А уж про Пасху и говорить нечего. В эпоху развитого социализма катание яиц являлось любимой народной забавой.
Солдаты-строители под порядком ослабевшим контролем отцов-командиров разбегались со стройки по близлежащим улицам и дворам в поисках еды и приключений.
Однажды и к нам во двор забрел такой беглый солдатик. Я сидела на лавочке и плела браслет из разноцветной проволоки. Он сел рядом и стал молча наблюдать за мной.
— Чего уставился? — буркнула я и отодвинулась от него на полпопы.
— А ты чего такая злая? — удивился он и чуть-чуть придвинулся ко мне.
Что могла ответить одиннадцатилетняя оторва взрослому здоровому мужику?
— Сам дурак.
— А ты кто такая, а? Почему так со взрослыми разговариваешь?
— А ты кто такой? Откуда взялся здесь командовать?
— Я Ибрагим.
— Подумаешь, Ибрагим, — передразнила его я.
— А ты «Белое солнце пустыни» смотрела?
— Ну.
— Так вот я — Ибрагим.
— Ну и чё?
— А просто так.
Он замолчал на минуту, а потом спросил:
— А тебя как зовут?
— Не твое собачье дело, — вежливо ответила я.
— Вот и познакомились, — сказал Ибрагим, — я — Ибрагим, а ты — Нетвоесобачьедело.
Я не выдержала и засмеялась.
— Ну, так-то лучше, — заулыбался Ибрагим и, почесав в затылке, добавил: — Принесла бы, что ли, водички. Пить очень хочется.
— Еще чего не хватало. Да у меня и дома никого нет, — соврала я. Мама была дома и шила для заказчицы очередное платье.
— А ключ от дома у тебя есть?
— И ключа нет.
— Это плохо, — вздохнул Ибрагим, вынимая из кармана папиросы.
Он глубоко затянулся и замолчал.
— Давай, что ли, поиграем во что-нибудь? — неожиданно предложил он.
— Во что это мы с тобой можем поиграть? — воскликнула я.
— В прятки, например.
— С ума, что ли, сошел? Где тут прятаться-то?
— А мы с тобой не в простые прятки будем играть, а в солдатские.
— Это еще как? — Я отложила свое плетение и впервые за все время нашей беседы посмотрела на него с интересом.
На меня глядели черные тревожные глаза, и, как только я почувствовала легкий холод за спиной, Ибрагим тут же засмеялся, сверкнув крепкими белыми зубами:
— У, хитрая какая. Пойдем лучше в подъезд, там все и расскажу. А то что-то я замерз совсем.
На мне было надето голубое драповое пальто и красный берет с помпоном. На Ибрагиме — теплый солдатский бушлат и шапка-ушанка.
Мне не холодно, а он замерз, подумала я. Но любопытство было сильнее скрытой где-то внутри тревоги, и я поднялась с лавочки и пошла по направлению к подъезду.
Мы поднялись на второй этаж и остановились у батареи. Ибрагим положил на нее ладони и застыл, как будто в нерешительности.
— Ну? — коротко спросила я.
— Что «ну»?
— Рассказывай.
— Про что рассказывать?
— Ну, ты воще! Про солдатские прятки, конечно!
— Подожди, надо подготовиться, — тянул время Ибрагим, — видишь, руки грею.
— А руки здесь причем? — не поняла я.
— Так я же руками прятать буду.
— Что прятать?
— А все равно что, вот, например, денежку. У тебя есть денежка?
— Ну, есть пятнадцать копеек, мама на пирожок дала.
— Вот и хорошо, давай ее сюда.
— Ишь какой хитренький, фигушки тебе.
— Да я отдам, дурочка, — засмеялся Ибрагим, — поиграем и отдам. Надо же нам что-то прятать.
— И где мы ее прятать будем?
Ибрагим помолчал задумчиво и ответил:
— Сначала я буду прятать ее у себя, а ты будешь искать, а потом ты будешь прятать ее у себя, а искать буду я.
— Здорово! — обрадовалась я. — Так я еще никогда не пробовала.
— Тогда отворачивайся и не подглядывай.
Я отвернулась к окну и увидела там Сашку Новикова, моего одноклассника, который в полном одиночестве тупо и упорно стучал мячом об стену.
— Все, готово, — услышала я за спиной голос Ибрагима, — поворачивайся.
Он сидел на ступеньках, широко расставив ноги и упираясь руками в колени.
— Иди ко мне, — подозвал он меня.
Я подошла и стала растерянно на него смотреть.
— Ну и где искать?
— А где хочешь.
— На тебе, что ли?
— А где же еще?
— А чего тогда ты так расселся, мне до тебя не достать.
И действительно, для того, чтобы обшарить его карманы, мне нужно было встать перед ним на корточки или низко нагнуться. Но то и другое было одинаково неудобно.
— А ты садись ко мне на колени, — переходя на шепот, предложил Ибрагим.
