— Кто это был? — услышав свое имя, спросила я.
— Да так, неважно, — уклончиво ответил Никита.
— Она меня знает?
— Знает, — кивнул Никита и спохватился: — А почему ты решила, что это женщина?
— Почувствовала.
— Ну, ты даешь! — восхитился Никита. — Да Юлька это. По делу.
— Уже Юлька, а не Юлия Васильевна?
— Ну, какая разница, Маш?
— Ну, хорошо, только почему ты мне сразу не сказал?
— Просто не хотел вдаваться в подробности.
— И это правильно. Зачем мне ваши подробности?
— Машка! Ты что ревнуешь? — удивился Никита.
— Вот еще!
— Ревнуешь-ревнуешь, — обрадовался он.
— Ну и ревную. Что, права не имею?
— Имеешь. Самое законное право. Потому что я твой мужчина, а ты моя женщина. И у нас полное равноправие. И я первый морду набью всякому, кто посягнет на мое имущество.
— Это я, что ли, твое имущество?
— Конечно! А то кто же?
— А ты, следовательно, мое имущество?
— А я — твое!
— Забавно.
— Это только звучит забавно. А на деле все очень серьезно.
— Имущество — это от слова отыметь? — продолжала интересоваться я.
— Машка, не цепляйся к словам, а? — взмолился Никита. — Давай уже поедем. Потом договорим, хорошо?
— Хорошо, — легко согласилась я и, взяв сумку со своими вещами, направилась к выходу.
Никита подхватил пакеты с провизией и двинулся за мной.
В Москве весна, пятница, вечер. Всюду пробки, давка, раздражение. Все хотят на природу. Глотнуть воздуха, водки, романтики. И мы вместе со всеми дружным потоком двинулись по направлению на север в леса, поля и огороды.
Добрались на удивление быстро. Дача находилась километрах в тридцати от города, недалеко от Истры. Места красивые и, как мне показалось, еще мало заселенные. Песок, сосны, небо. Заходящее солнце било мне в левый глаз, и я жмурилась от удовольствия.
В садово-огордническом товариществе «Протон» повсюду цвела сирень. Ее было так много, что чудилось, будто с неба спустилось облако и накрыло всю местность пушистым бело-розовым покрывалом.
Мы подъехали к добротному деревянному дому с голубыми наличниками и флюгером на крыше. Навстречу нам вышел Антошка. Вернее, вышел здоровый толстый мужик лет пятидесяти с рыжей бородой и усами, но он так был похож на героя детского мультика, в котором рыжий Антошка не хотел копать картошку, что я невольно заулыбалась и очень обрадовалась этому сходству.
На сердце отлегло и стало спокойней. Я не очень люблю незнакомые компании. Долго привыкаю, прихожу в себя, приноравливаюсь. А тут сразу стало ясно, что Антошка тот человек, с которым мне будет легко и просто.
— Никита! — заорал хозяин, раскрывая объятья. — Наконец-то вы приехали!
— Здорово, Антон, — приветствовал его Никита, и я ахнула от удивления.
Я не успела заранее поинтересоваться, как зовут Никитиного друга, и получается, что его имя я угадала. Хотя чему тут удивляться?
— А это, как я понимаю, девушка Маша? — сказал Антон.
— А вы откуда знаете? — глупо спросила я.
— От верблюда Никиты, — счастливо заулыбался Антон, — можно я вас поцелую?
— Эй, поосторожней, — предупредил Никита, обнимая меня за плечи, — это моя женщина и попрошу держаться от нее на расстоянии.
— Вот так всегда, — обиделся Антон, — опять я опоздал. Почему-то все прекрасные женщины уже заняты Никитой, а я, как сиротина, всегда один-одинешенек.
— Не прибедняйся, — усмехнулся Никита, вытаскивая из багажника сумки.
— Ну да, я такой, — легко согласился Антон, — последний бабник на планете. Бабник в самом хорошем смысле этого слова. Люблю женщин до потери сознания. А в наше время тотального педерастизма это не самой большой недостаток. Я не шокировал вас, Машенька?
— Что вы, — засмеялась я, — нисколько.
— Верь ему, Маша, — сказал Никита. — Это такой грозный сердцеед, что я даже боюсь ночевать в его доме. Проснусь утром, а он уже тебя соблазнил.
— Не соблазню, не бойся, — успокоил Антон. — Я соблазняю только тех женщин, у которых на лбу написано простое русское слово из пяти букв.
— Правда? — удивилась я. — А что тогда у меня на лбу написано?
— А у вас, Машенька, на лбу написано «Никита». Ясно и понятно. Бегущей строкой. Ни с чем не спутаешь.
— Никита, посмотри на меня, ты видишь что-нибудь? — Я не могла удержаться, чтобы не потереть лоб.
— Я лично ничего не вижу, — спокойно ответил Никита.
— Молодой еще, — сказал Антон, — глупый. Посмотри внимательней, она же светится вся изнутри, как лампочка.
— Мань — ты лампочка, — засмеялся Никита, — я теперь на электричестве экономить буду. Маня придет, можно все отключать. И так светло. Маня-лампочка дает тепло и свет.
— Не позволяйте этому оболтусу называть вас Маней, — рассердился Антон.
— Почему? — опешила я.
— Потому что Маня — это какое-то кошачье имя.
— Не кошачье, а рыбье, — встрял Никита. — Я теперь тоже зверолюб. У меня дома есть рыба, и зовут ее Маня.
— Идиот! — обругал друга Антон. — Кто же рыбу именем любимой женщины называет?
— А что тут такого? — не понял Никита.
— Ну если тебе даже это надо объяснять, то я просто не знаю… Как вы его терпите, Машенька?
— Обыкновенно, — отозвалась я. — Я ведь тоже зверолюб. Люблю рыб, кошек и особенно котов.
— Правда? — обрадовался Антон. — Это хорошо. Значит, мы с вами одной крови. Я тоже обожаю кошек и котов.
— У меня даже дома есть кот Беня.
— Беня, потому что Крик? Это из Бабеля?
— Точно, Бенециант Крик.
— Здорово. А у меня два кота. Вернее, кошка — Мышь и кот — Подсолнух.
— Как странно, — воскликнула я, — кошка и она же мышь?
— Просто она серая, как мышь. Я подобрал ее позапрошлой зимой. Она кашляла под дверью, как ребенок. Я потом ее месяц молоком с медом отпаивал. Думал, не выживет. А она не только выжила, но и еще Подсолнуха мне родила. Вы его увидите, он такой же рыжий, как и я. Я своего рода его крестный отец.
— Подсолнух — это как у Ван Гога?
— Точно, — засмеялся Антон.
— Ну, спелись, — проворчал Никита. — А кормить нас в этом доме собираются?
— А то как же, — спохватился Антон, — я уже и самовар поставил, мясо в духовке стынет… Идемте в дом.
Дом изнутри оказался больше, чем это представлялось снаружи. Большая гостиная, она же мастерская, она же кухня, была светлой и просторной. Потолок высокий, метра четыре. Второй этаж нависает балконом, и на него ведут две боковые лестницы. По стенам всюду картины.
