Находясь вне спасительной каморки, я наблюдала за Йеном, судя по всему, прекрасно проводившим время. Интересно, что чувствуешь в тридцать пять лет, когда абсолютно все знакомые и незнакомые люди обрушивают на тебя водопад похвал? Йен сверкал улыбкой и повторял: «спасибо, спасибо». Трудно было сказать, покраснел он от смущения, вызванного комплиментами, или ему стало жарко в свете юпитеров и всеобщего внимания. Его беспрестанно фотографировали. Я даже подумала: неужели он намеренно выбрал кричаще-красную клетчатую рубашку? Журналисты, словно сговорившись, называли невысокого молодого человека с взъерошенными волосами, всегда появлявшегося в ярких рубашках с аляповатыми галстуками и смело сочетавшего мокасины от «Прада» с очками-«велосипедами» в старомодной черной оправе, молодым стильным щеголем, считая определение «щеголь» удачной находкой, раз Йен родом из старой доброй Англии.
Я не видела в этом человеке ни стиля, ни щегольства.
По-моему, он выглядел нелепо.
Здесь я расхожусь во мнении с остальным миром. Когда миру преподнесли Йена, люди увидели гения в дорогой английской упаковке. Популярность и «трендовость» выпускника одной из лучших британских частных школ, окончившего Оксфорд и престижный курс Йельского университета с дипломом магистра изящных искусств, автоматически обеспечили Рис-Фицсиммонсу доступ в эксклюзивные нью-йоркские артгалереи. Началась нескончаемая череда выставок, распродаж, восторгов прессы и торжественных мероприятий в честь талантливого скульптора. У Йена были правильные друзья и правильные коллекционеры. Он ни разу не получил неблагоприятного отзыва в прессе, отличался фотогеничностью, сиял приветливой улыбкой, а за его высказываниями закрепилась слава тонких блестящих афоризмов. Таким Йена видел весь мир.
В моих же глазах Рис-Фицсиммонс символизировал лишь направление в искусстве, которого я не понимала, и сам по себе он был причиной, делавшей моего неуравновешенного босса еще более неадекватным. Конечно, скульптуры Йена радуют взгляд, выполнены на высоком профессиональном уровне, вызывают у зрителя ощущение счастья, но ведь должно быть что-то еще! Взять Пикассо, Матисса, Моне — здесь все ясно: кубизм, фовизм, импрессионизм. Характерные особенности, которые можно отметить и дать им четкое определение. В работах Йена ничего такого не было. Я не ощущала восторга и не могла проникнуть в суть замысла мастера. Его скульптуры оставляли меня равнодушной и даже вызывали подозрение, что Йен — не более чем ловкий мистификатор.
— Да, благодарю вас, и в самом деле именно удачная расстановка обеспечивает выгодный контраст. Меня всегда заботило взаиморасположение скульптур, — долетела до меня фраза Йена, беседовавшего с одним из крупных клиентов нашей галереи.
Браво, Йен, давай-давай окучивай! От фотовспышек у меня закружилась голова. Отступая в кладовую, я успела заметить, как широко улыбавшийся Дик отсалютовал Йену бокалом с шампанским в безмолвном восторженном одобрении.
Я плотно прикрыла за собой дверь и прислонилась к ней спиной, держась как можно дальше от сумки с «ошибочными» конфетами и думая о Йене, его уверенной манере держаться, серьезности и смелых амбициях. Когда меня впервые представили Рис-Фицсиммонсу, гений был в ярко-оранжевых штанах. Я решила — гей. Виктор отрицательно покачал головой: просто англичанин.
Прикрыв глаза в полумраке кладовой, я ждала, когда закончится вечер. Послышался голос Джорджа Ореганато, артдилера соседней галереи, — он спрашивал, где я. Выглянув, я увидела, что Джордж уже направился дальше. Я вышла в павильон и замерла, скрестив руки на груди с самым неприступным видом, призванным отпугнуть многочисленных посетителей, задающих вопросы о смысле скульптур Йена. Бездумно глядя в коридор между павильонами, я слышала, как Дик расписывает поистине замечательный вклад в современное искусство — скульптуру «Без названия: алое и синее». Я всматривалась изо всех сил, пока контуры не начали расплываться, и гадала: неужели это может быть правдой? Если люди заявляют — это прекрасно, действительно ли это становится прекрасным? Насколько серьезно нужно относиться к тому, что говорят другие? И к тому, что нас учили думать и чувствовать?
К реальности меня вернули слова Александры Уэншмидт, дилера из соседнего павильона. Она спрашивала у Дика, почему на сей раз в вазе лежат конфеты «Риз» обычного размера, тогда как раньше каждый год, насколько она помнит, у него имелись мини-шоколадки? Не оборачиваясь, я спиной ощутила прожигающий насквозь взгляд маленьких, блестящих, бездушных глаз начальника.
— Последствия халатности одной из сотрудниц, — сказал Дик. Причем, уверена, он выразительно округлил при этом глаза. — Ужасно, не знаю, что и делать!
— Как вы, должно быть, расстроены! — с сочувствием воскликнула Александра. Казалось, босс заплатил этой женщине за представление безумной драмы, которую сам же и сочинил.
— Еще бы не расстроен, — хмыкнул шеф и тяжело вздохнул: — Расстроен до глубины души. Просто убит.
Глава 7
Йен Рис-Фицсиммонс — наш большой проект
Делать деньги — искусство, творить — тоже искусство; но успешный бизнес — лучшее из искусств.
Энди Уорхол
— Джейн Лейн.
— Джейн! — сказал Дик неожиданно любезно. Такой тон предназначается для Йена и людей, заинтересованных в приобретении скульптур этого гения. — Не могла бы ты подняться ко мне в кабинет? Пожалуйста! — поспешно добавил он почти без паузы. Подобные речи в устах Дика — эквивалент четверного «акселя»: сложный и очень редко исполняемый элемент. После выставки прошла неделя, шеф ни разу не дал мне даже символического поручения и вообще не заговаривал со мной.
Предусмотрительно прихватив ручку и блокнот, я поднялась к нему.
Когда я вошла в царство белых стен, хромированной стали и теней, то есть в кабинет Дика, шеф встал, прошел мимо меня и плотно прикрыл дверь. Услышав, как щелкнул замок, я поняла, что за этим последует. Взглянув на ручку с блокнотом, я подумала: сколько еще идиоток являлись выслушивать сообщение об увольнении в полной готовности делать записи? Дик попросил меня присесть, и я подчинилась, представив, что вскоре в слезах покину этот кабинет, как делали многие. Зато когда дверь откроется вновь, я уже буду по ту сторону добра и зла галереи.
— Джейн, кроме досадного недоразумения с конфетами «Риз», — а его мы, надеюсь, сможем забыть, — работа, проделанная тобой в ходе подготовки к выставке, достойна самых высоких похвал.
— Спасибо, — ошарашенно ответила я. Неужели такова процедура увольнения из галереи Дика Риза — на прощание увольняемый получает толику признания? Может, люди плачут не оттого, что потеряли работу, а от переполняющих их чувств, ведь в конце концов они услышали добрые слова?
— Вчера днем купили последнюю скульптуру Рис-Фицсиммонса, — продолжал шеф. — Таким образом, мы реализовали все снова. Это и успех Йена, конечно.
Почему Дик мне об этом рассказывает?
— Как ты, наверное, знаешь, спрос на работы Йена стабильно высокий, — продолжал он менторским тоном.
