В университете Джуно стала более уверенной в себе, у нее появилось чувство стиля, она превратилась в забавную, эксцентрично одевавшуюся девушку, завсегдатая студенческих вечеринок. Полубоги колледжа, которые встречались только с самыми хорошенькими девушками, по-прежнему были недосягаемы для нее, но от грез она перешла к делу и стала предпринимать кое-какие шаги: облачившись в облегающий топик, проталкивалась через битком набитый танцпол студенческого клуба, пробиралась в дальний угол на пивной вечеринке, занимала конкретный столик в кофейне – и это все, чтобы попасть в поле зрения объекта своей любви. Полубоги охотно болтали с ней, хохотали над ее шутками, по-дружески симпатизировали ей, но совершенно не воспринимали ее как женщину – некоторые деликатно, некоторые откровенно, и всегда причиняли ей боль, сами того не желая:
– Привет, Джуно. Очень рад тебя видеть. Как раз хотел спросить тебя кой о чем. У твоей подружки Эльзы/Одетты/Джильды никого нет? Понимаешь, весь семестр схожу по ней с ума.
Такие разговоры повторялись регулярно, и вдруг она обнаружила, что сама стала объектом желания – даже принявшего форму религиозного культа. Оказалось, что она привлекла группу тихих, серьезных, увлеченных наукой очкариков с естественного факультета, которые были совсем не в ее вкусе. Они на некотором расстоянии следовали за ней повсюду, посылали ей анонимные признания в любви, с обожанием смотрели на нее в столовой, застенчиво расспрашивали ее подруг, есть ли у них какой-нибудь шанс, и наконец набирались храбрости и – заикаясь, краснея и не глядя ей в глаза – приглашали на свидание. Джуно ужасно не хотелось признавать, как они похожи на нее саму. Она стеснялась их, за глаза издевалась над ними в дружеской компании, но все закончилось тем, что стала-таки целоваться с ними – потому что до сих пор никто ее не хотел, потому что ей было жаль их и еще потому, что она думала – с бессердечным оптимизмом юности – что они вполне годятся для того, чтобы отрабатывать на них технику поцелуя в ожидании того восхитительного дня, когда из гадкого утенка она превратится в лебедя.
Но в лебедя она так и не превратилась. И смириться с тем, что мужчины не замечают ее, не смогла. Она так и не научилась быть неуязвимой перед мужским пренебрежением. И все эти годы до тридцати, годы ее активной, независимой, честолюбивой молодости, она была лишена любви, ни с кем не встречалась целыми месяцами, если не считать случайного флирта в пабе или на вечеринке (обычно с каким-нибудь застенчивым субъектом в очках). Это были невыразительные, застенчивые, неуверенные в себе мужчины, чьи имена перепутались у нее в памяти, потому что она, не умолкая, трещала о себе и даже не удосуживалась поинтересоваться ими. Они изо всех сил смеялись над ее шутками и были слишком застенчивы, чтобы дотронуться до нее. К одному-двум экземплярам из этой серии она прониклась симпатией, сострадательной и сентиментальной. Но это не имело ничего общего с той раскаленной добела, до испарины страстью, которая сжигала ее по ночам.
Иногда она думала, что встречается с этими кошмарными безликими субъектами ради единственной цели – чтобы использовать их как сырье для устного творчества в общении с подругами, которые составляли бесценную маленькую группу поддержки психического здоровья, ее «компанию». В эту компанию входили Эльза, Одетта, Элли, позже к ним присоединилась Лидия. Чем нелепее был кавалер, тем смешнее получалась история. Джуно устраивала подругам небывалые пиршества, угощая такими анекдотами о своих, будь они трижды прокляты, поклонниках, что все хохотали до слез, до колик, и Джуно чувствовала себя совершенно счастливой.
Она понимала, что в этом заключается ее роль в их компании. В ту пору ее личная жизнь служила пищей для веселья самым разным людям. Джуно добровольно выставляла себя на посмешище. Сколько раз случалось, что Эльза, Джез или Луду знакомили ее с кем-нибудь на вечеринке и, услышав ее имя, новый знакомый спрашивал:
– Как вы сказали, Джуно? Вы та самая Джуно, которой пришлось удирать из бара через окно уборной, спасаясь от чокнутого компьютерщика из Канады? Он еще рассказывал, что увлекается садо-мазо и показывал под столом свой пенис с пирсингом? Значит, вы и есть та самая Джуно?
Честно говоря, было ужасно обидно иметь репутацию такой кретинки в любовных делах. Как ей хотелось походить на Эльзу или на Лидию, которые, не щадя ни сердец, ни постелей, порхали от одного головокружительного романа к другому. Ей тоже хотелось участвовать в обмене впечатлениями, но ее безответные страдания никак не могли развлечь подруг – скорее уж навели бы на них тоску, как добросовестный пересказ вчерашнего сна. Видимо, в ту эпоху, эпоху-до-Джона, Джуно и осознала, что готова встречаться с кем угодно, лишь бы только иметь возможность присоединиться в баре к этой бесстыдной, не предназначенной для чужих ушей, называющей все своими именами женской болтовне о сексе.
Как-то случайно она переспала с наиболее симпатичным из безликих своих кавалеров, руководствуясь, в принципе, теми же соображениями, по которым раньше целовалась с обожавшими ее застенчивыми студентами. Это был неумелый, потный, рассудочный сексуальный опыт, который все же повысил ее технические навыки, хотя и понизил самооценку. Так она потеряла девственность, точнее, отделалась от нее с тем же облегчением, что и от пережившего свой век, ставшего уже неприличным диска Клиффа Ричарда.
Продолжения эти отношения не имели. Как, впрочем, и все другие в этом роде. Тем персонажам ее анекдотов, которые упорствовали в своей страсти (а стоило Джуно переспать с ними, как практически все они начинали упорствовать), не оставалось ничего другого, как обрывать ее телефон, оставлять десятки сообщений на автоответчике (она никогда не перезванивала) либо беседовать с ее соседками по квартире (они послушно отшивали звонившего, пока Джуно, съежившись, сидела на диване и отчаянно трясла головой, показывая, что ее нет дома). Рано или поздно все отступались. А на душе у Джуно оставалась мутная смесь – ощущение пустоты и бессилия, неуверенности и тоски. До сих пор она фильтрует все звонки с помощью автоответчика. Эта привычка, которая ужасно бесит ее друзей, сохранилась от тех времен, когда ей приходилось избавляться от своих ни в чем не повинных, но таких постылых воздыхателей.
И в течение всего того периода, который Эльза и Одетта назвали «эпохой романов с занудами», продолжались ее страстные, саморазрушительные влюбленности в недостижимых и мужественных красавцев. Она находилась в неустанном поиске подходящего объекта для своих чувств, пристально всматриваясь в мужские лица на улицах, в барах, на работе. Но ей все реже и реже встречались мужчины, способные увлечь ее бедное измученное сердце. Возможностей для выбора становилось все меньше – на смену шумным тусовкам молодости, где было полным-полно незнакомцев, пришли степенные обеды в компании старых знакомых. Ее социальный круг становился все более тесным и дружеским, сжимая ее в своих объятиях наподобие медведя. Но ее маниакальная потребность в любви требовала выхода. И вот уже пару раз, к полному своему ужасу, она ловила себя на том, что готова влюбиться в новых бой-френдов своих подруг, и ей приходилось, срочно засунув это открытие на самое дно души, безмолвно задыхаться и страдать бессонными ночами, дожидаясь, пока лихорадка пройдет.
