В дальнем углу холла собралась стайка женщин. Они стояли ко мне спиной, но я узнал маленькую фигурку Сандры, ее поднятый воротничок, ее беспокойные худые руки. Две ее собеседницы были повыше и покрупнее. Женщины разговаривали вполголоса, о чем-то личном, явно утешая друг друга. Жаль, конечно, их прерывать, но в руках у меня была пластиковая чашечка с одним из лучших кофейных произведений Тайте.
— Сандра? — окликнул я. По-моему, очень деликатно. — Прошу прощения… Сандра!
Женщины покрупнее, одетые в пестрые, многослойные конструкции из брюк, блузок и длинных курток, разом обернулись. У них был тревожный, усталый вид; тут очень пригодилась бы пара бутылочек крепкой наливки. Я приподнял кофейную чашку и ткнул ею в сторону Сандры, погруженной в беседу с кем-то, сидевшим на стуле.
— Сандра?
Многослойные фигуры разошлись, и в просвете, на стуле, обнаружилась худенькая, измученная девушка. Черт! Везет как утопленнику. Джули Тринкер.
— Вы? Невероятно, — проговорила она равнодушно.
Вид у Джули бы потрясенный, но с моей особой этот шок я бы связывать не стал. По-моему, она так же рада была видеть меня, как я ее.
— Джули? Привет. В самом деле — невероятно…
Невероятно некстати. Невероятно не вовремя.
— Вы знакомы? — в восторге спросила Сандра.
Джули Тринкер держалась еще скованней, чем при нашей первой встрече в кабинете Гордона. По ее лицу ничего нельзя было сказать, но нога у нее дергалась, как у плохого игрока в покер.
Она заметила мой взгляд на ее ногу (я не мог оторваться) и придержала ее рукой. Затем огляделась в поисках — чего? Или кого? Кого-то, кто избавил бы ее от этой сцены? От меня?
Обидно. Не то чтобы я жаждал встретить Джули именно здесь (последствия могли быть самыми скверными из-за Мишель), и все же я чувствовал себя задетым. Нельзя сказать, что мы с Джули были друзьями или что она была мне что-то должна, но ведь мы с ней беседовали на очень интимные темы, и я потратил столько времени на наши телефонные сеансы (куда больше, чем мне оплатили, между прочим). Я был с ней честен — насколько это возможно, когда притворяешься кем-то другим. И не будем забывать, что в тот самый день я больше часа прождал ее в «Pain et Beurre», а она так и не изволила явиться.
— Надо же! Как тесен мир. Надо рассказать Мишель! — Сандра в радостном волнении замахала рукой. — А вот и она!
Мишель и впрямь уже шмелем неслась на нас. Игра была окончена. Через минуту Сандра познакомит Мишель и Джули. При ее стремлении свести их и выяснить, что за таинственные силы разделяли их до сих пор, я обязательно буду разоблачен. Хуже всего, что Мишель заставит меня вернуть деньги. Черт. Это разоблачение мне дорого обойдется. Во всех смыслах.
Десять, девять, восемь, семь, шесть, пять, четыре-три-два…
— Джули, это моя дочь Мишель! — Сандра радостно улыбнулась каждой женщине по отдельности, будто хозяйка на приеме. — Мишель, дорогая, это…
— Мама, я, кажется, просила тебя посидеть с отцом! — Мишель вдребезги разбила все очарование и уничтожила Сандру, прежде чем повернуться и коротко кивнуть Джули: — Добрый день. Прошу меня простить. — И она вновь воззрилась на Сандру: — Мама, будь добра вернуться. Ты должна быть рядом с папой.
— Ох, извини, детка, извини! — Сандра схватилась за шею, которая пошла красными пятнами. Краснота на глазах расползалась ниже. — Сумочка… Я только возьму сумочку… — Сумка наконец нашлась, и Сандра прижала ее к груди, словно загораживала от посторонних сердце. — Рада была встрече.
Я смотрел им вслед — впереди марширует Мишель, за ней семенит сконфуженная, издерганная Сандра, очень стараясь не отстать. Когда я повернулся к Джули Тринкер, на стуле уже никого не было.
13 Джули
Чтобы лучше видеть, я закрываю глаза.
Поль Гоген
Вы помните убеждение моей мамы: жизнь слишком коротка. Слишком коротка, чтобы волноваться о том, что поджидает тебя на перекрестке. Или на темной аллее… где ее и избили, когда она решила срезать угол на обратном пути из магазина. Мамин офис расположен в районе, который раньше считался богемным. Увы, теперь там наркош раз в десять больше, чем богемы. Все мы много лет твердили ей об осторожности: «Не ходи окольными дорожками. Не возвращайся домой затемно. Не считай себя неуязвимой». Мама же годами, наперекор нашим уговорам, делала все, что взбредет ей в голову.
И вот теперь она лежала в палате, очень даже уязвимая, и цеплялась за меня, как за последний спасательный круг на «Титанике»! Корабль шел ко дну — но она тонула еще быстрее.
— Джули? — проскулила она.
Мама лежала в палате номер 447, и глаза у нее были плотно закрыты. Это была ее вторая ночь в больнице. Все осмотры закончились, и, учитывая обстоятельства, можно было сказать, что она легко отделалась. Сильно растянутое запястье: грабитель вывернул ей руку, чтобы заставить выпустить сумку. Большой синяк на плече: ее ударили, когда она попыталась отобрать у грабителя свою собственность. Разбитый нос: подружка грабителя стукнула маму, когда та погналась за ними и догнала-таки. И еще ободранное бедро, на которое она упала. Однако со зрением, по уверению врачей, у мамы не было ни малейших проблем.
— Открой глаза, мам, посмотри на меня. Я здесь, рядом.
— Мне незачем открывать глаза, — огрызалась она с мрачным упрямством, какого я не замечала за ней уже много лет.
Марджи и Триш были в палате, и я знала: они думают о том же, о чем и я. Ворота распахнулись, лошадь вырвалась на волю. Мамино безумие сорвалось с цепи.
— Если ты откроешь глаза и сядешь, тебя выпишут отсюда уже завтра. Я заберу тебя домой, — пообещала я ей.
— Меня и так выпишут. Им нужна свободная койка.
— Мама…
— Не дергайся по пустякам.
Но ее правая рука стиснула мою, будто в досрочном окоченении. А пальцы левой поползли вверх по моей руке, стремясь нащупать лицо. Это было прикосновение слепой: она на ощупь опознавала мой рот, нос, глаза.
— Да, — шепнула она. — Ты и вправду тут. Совершенно неожиданно, на ровном, как говорится, месте, она впала в панику и принялась отчаянно размахивать свободной рукой, пока не прибежала медсестра и не вкатила ей укол. Через пару минут мама уснула.
— Она пережила такой шок, — всхлипнула Марджи, едва сдерживая слезы. Именно Марджи встретила маму, когда та добрела назад в контору — вся в крови, но крепко сжимая отвоеванный пакет молока. — Наверное, это реакция на шок. Нельзя сказать наверняка.
Марджи посмотрела на Триш, а Триш на меня, и я осознала, что стала звеном в их цепочке молчаливого понимания. Мама на время выпала из этой цепочки, и ее место сразу же перешло ко мне. Мы будто вернулись на восемнадцать лет назад, в день, когда мама растолкала кучку актеров Любительского театра в Чатсвуде — и не сумела осмыслить то, что увидела.
