Слишком много деталей. Я не хотела их слышать. Знала, что все они застрянут у меня в памяти и из них сложится вся картина. Я не хотела видеть эту картину.
— Не помню, — сказала я.
— Да все ты помнишь. Высокая такая, похожа на одну из героинь в «Друзьях»…
— Пойду приму душ. — Я выпрыгнула из кровати.
Меня преследовал взгляд Хэла. Недобрый взгляд. Чтобы не встречаться с ним, я все мокла и мокла под душем.
Позже я обнаружила мужа на кухне, с головой в холодильнике.
— Яйца есть? — спросил он, даже не вынырнув. — А ветчина? Я купил баночку чили.
— Нам надо решить, что с этим делать. — Я обращалась к его заднице. Голос заметно дрожал, но я имела право на вопросы.
— Для меня все кончилось, — отрезал Хэл. — А ты никак не успокоишься.
— Я не заслужила такого отношения. Нам надо придумать какие-то правила. Хватит с меня и одной такой гребаной истории.
— Гребаной? — Хэл изволил обратить на меня внимание. Он застыл у открытого холодильника, и из-за его плеча на меня повеяло холодом. Я поежилась. Он нет.
— Если мы хотим и дальше жить вместе, мне нужны гарантии.
— Что-то новенькое.
Я вспомнила совет Великого Психоаналитика: только сильные женщины добиваются своего. Я могла стать сильной. Я уже чувствовала в себе силу.
Хэл был потрясен:
— Ты решила постоять за себя?!
— Пытаюсь.
Я дрожала от страха, вся, включая голос, но Хэл, похоже, ничего не замечал. Я произвела на него впечатление.
— Ты точно знаешь, чего хочешь, так? — медленно проговорил он. — И тебе не впаришь никакую хрень, да?
— Точно! — Я послала ему широкую улыбку храбреца. — Сегодня родилась новая Джули. Старой больше нет.
— Ну, знаешь ли, Джу… это просто…
Это — что? Вдохновляет? Волнует? Подкупает? Возбуждает?
— Меня от этого тошнит.
Наутро, лежа в постели, я решила, что до меня доносятся звуки обычных сборов. Те самые звуки, что я слышала чуть не каждую неделю, когда Хэлу с утра пораньше надо было на самолет. Я прислушалась к ритмичному скрипу чемодана на колесиках. Чемодан выкатился в прихожую и остановился возле ванной. Затем поднялось сиденье унитаза. Зажурчала струя — длинная, тяжелая. И… ничего. Странно. Ничего? Ничего — пока снова не заскрипели колесики и чемодан не покатился к кухне.
Что-то не так. До меня это дошло, только когда я осознала, что Хэл не спустил воду. Он всегда спускал за собой, даже в самую рань. Скрип, стук, журчанье, рев воды. Стоило ему выбраться из постели — и он считал, что весь дом на ногах. Должен быть на ногах. Кое-кто назвал бы его эгоистом, но меня это не раздражало. Все равно я не могла оставаться в постели, когда муж уходит. Особенно если знала, что он не вернется ночевать. Я обязательно вставала и варила ему кофе, даже если он уже не успевал его выпить. Мне нравилось целовать мужа на прощанье и запирать за ним дверь.
Голливудская идиллия, скажете? Знаю. И пусть. Не могу объяснить, почему я так себя вела. Может, потому, что так вели себя мои собственные родители. Если кому-то из них надо было уехать спозаранку, другой обязательно готовил термос в дорогу и укладывал в бумажный пакет изрядный бутерброд с мясом. Как сейчас вижу: мама в халатике заливает кипяток в длинный никелированный термос, а папа застегивает пальто, натягивает кожаные перчатки и ищет по всем карманам ключи. Мама провожает его до двери. На улице еще горят фонари, хотя уже занялся рассвет. Папа наклоняется и целует маму (он то и дело ее целовал). И велит ей возвращаться в постель. Она запирает за ним дверь, выключает везде свет и с радостью подчиняется.
А потому в то утро, когда Хэл не спустил за собой воду, я поняла: он не хочет, чтобы я его услышала. Не хочет, чтобы я встала. Застыв от страха, я вся обратилась в слух. Он взял мелочь на проезд по мосту — из банки с монетками над кофеваркой. Отсоединил зарядное устройство для сотового и сунул его в чемодан — вжик, вжик! Открыл и снова закрыл холодильник (баночка чили). Наконец осторожно повернул ключ в замке, помедлил буквально секунду (последний взгляд?) — и прикрыл входную дверь.
Едва стих мотор его машины, я вскочила и пролетела по всему дому. Дом был намного тише, чем в обычное субботнее утро, и как-то пустее. Это был уже дом без Хэла. Откуда наши стены узнали, что он не просто поехал в Мельбурн на совет директоров? Что они видели такого, чего не видела я?
У меня внутри образовалась гигантская дыра. Как будто меня выскребали ложкой, пока не кончилась вся мякоть, и стерли все внутри до крови. Когда-то я уже испытывала такое. И тогда тоже была рубашка. Только папина, фланелевая, в красную клетку. Наверное, это и есть ирония судьбы: мужчины бросали меня дважды, и оба раза их уход был связан с рубашкой.
В первые дни после ухода Хэла я много думала об этих двух рубашках. Особенно бессонными ночами, то есть каждую ночь. Странное дело: когда моя жизнь рушилась и мне нужно было много энергии, чтобы справиться с трудностями, я не могла не спать. Я отключалась на работе, в такси, в кафе — везде. Но как только жизнь окончательно рухнула и больше не было смысла напрягать мозг — тут-то он и заработал. Он работал безостановочно, и я почти не спала. В моей голове будто включилось кабельное телевидение, по которому крутили бесконечные фильмы со мной и Хэлом в главных ролях.
Иногда я была победительницей. Я обнимала другого мужчину, а Хэл кусал себе локти, каялся, метался по улицам как безумец. Он готов был на что угодно, только бы вернуть меня. Но чаще я была жертвой, а Хэл обходился со мной так холодно и ранил так больно, что сердце едва не выскакивало у меня из груди и я начинала задыхаться.
Киноэкран мерцал в темноте спальни всю ночь напролет, до рассветных сумерек. Лишь к утру киномеханик, сжалившись, выключал свою чертову машину и я проваливалась в забытье без сновидений.
В те первые дни я вела себя так, будто не случилось ничего необычного. Словно мой муж отправился в долгую деловую поездку и скоро постучит в дверь — с подарками и трофеями из беспошлинных киосков аэропорта.
Я тогда еще верила, что Хэл скоро вернется домой, и потому меньше всего хотела рассказывать людям, что осталась одна.
Есть что-то унизительное в том, что тебя бросили. Даже если тот, кто бросил, — последняя скотина. Невозможно отделаться от чувства, что ты сама виновата. Что позволила любви просочиться сквозь пальцы.
16 Арт
Сколько верующих нужно, чтобы обратить психоаналитика?
Шутка
Мужчине необходимо, чтобы его членом восхищались. Но любой мужчина знает, что в поисках восхищения он подвергает своего дружка великому риску. Нас все время ругают за наши якобы тупые и беспардонные аппараты. На самом же деле все совсем наоборот. Нет ничего более чувствительного и ранимого, чем мужской член.
