— А кто ж тогда Гордон? — спросила Джули. Я оглянулся на кровать, где лежал мой брат, святой единорог.
Джули судорожно втянула воздух. До нее начинало доходить.
— Боже! Какая низость.
Ну вот и все. Мне конец. Назад пути нет. Джули повернулась к Мишель:
— Я никогда не спала с вашим мужем. Это ошибка. Мне очень неловко и…
Мишель отмахнулась от нее и поманила констебля:
— По-моему, очень подозрительно, что мой деверь знает этих людей. Вам не кажется…
— Миссис Стори, я же просил…
— Вам не приходит в голову, что он сводник? Сутенер при собственном брате? — Мишель подлетела к Деборе: — Сколько он с вас взял?
— Мадам, нет никаких доказательств… — начал констебль.
— Ой, вот только этого не надо! До чего жалкие увертки. Лучше занимайтесь своим делом!
— Констебль именно это и пытается сделать, Мишель, — сказал Тони.
— Да пошел ты, папа, знаешь куда!
— Мишель!!! — не выдержала даже Сандра.
— Мам, от этих болванов нет никакого толку. Никакого!
— Ну все, миссис Стори. Прошу вас покинуть помещение.
Второй полицейский взял ее за плечи и потянул к двери. Не тут-то было.
— Я плачу за это помещение! — заорала Мишель. — Уж тут я могу говорить что хочу и когда хочу! Это я вас сюда вызвала и не потерплю…
— МИШЕЛЬ! ЗАТКНИСЬ И ВЫМЕТАЙСЯ!
Голос прорезал комнату, как молния прорезала бы арбуз.
— Как вы смеете так со мной разговаривать? — рявкнула Мишель на констебля Бейли.
У полицейского глаза полезли из орбит. Он уставился мимо Мишель на всех нас, остальных.
— Я ничего не говорил. Это не я!
— ПРЕКРАТИ ИСТЕРИКУ МИШЕЛЬ!
Все головы разом повернулись в сторону кровати. Гордон лежал с открытыми глазами; его стояк опал.
— Кажется, очнулся… — шепнула сестра Крисси и обхватила его запястье длинными пальцами.
Гордон приподнялся на локте. Его волосы падали на плечи и на… больничную пижаму? Мишель рванулась было к нему, но невропатологи, терапевт и заведующий больницей уже захватили места в первом ряду.
— Не мешай врачам работать, Мишель, — сказал Тони.
— Гордон! Это же я, Мишель! Смотри! Но Гордон не смотрел на Мишель. Он смотрел на сестру Крисси.
— Вот, значит, что за лицо у этого голоса, — сказал он, когда Крисси положила прохладную ладонь ему на лоб.
— Гордон!
Мишель требовала внимания. Ей явно не понравилось, что Гордон держал обеими руками руку Крисси и покрывал ее поцелуями. (Надо сказать, мы все тоже слегка обалдели.)
— Гордон, перестань сейчас же, — зудела законная супруга.
В интересах Гордона и его здоровья Мишель выпроводили из палаты. В коридоре она сцепилась с паломниками — итальянцами, испанцами, французами, русским, японской парочкой, среднеевропейским мальчиком на костылях и старушкой в инвалидном кресле. Мишель дралась за местечко у стеклянной двери. Она как раз успела отпихнуть ребенка с костылями, когда сестра Крисси склонилась к Гордону и прижалась губами к его губам. Мишель успела увидеть, как Гордон закрыл глаза и снова впал в забытье — блаженное забытье сердца. Потому что он тоже целовал Крисси… целовал и целовал…
Паломники рухнули на колени. В полной тишине. Они-то поняли, что узрели чудо.
Ладно. Я раздолбай недоделанный. Согласен.
Через пару часов после того, как брат на моих глазах вышел из комы, я пришел к себе в мастерскую. Луна убывала. Настала пора считать цыплят.
Мои цыплята свисали с потолка и гадили на пол. Куры враскорячку сидели на рабочих скамьях — глаза дикие, ноги трясутся, — набитые так и не снесенными яйцами. Раздутые от запора цыплята влетали в большие окна мастерской и садились мне на руки и на голову. И на сердце у меня тоже квохтали куры с раздутым брюхом, и в них тоже сплошным столбиком, от клюва до зада, громоздились так и не снесенные яйца.
В тот момент я был еще и пьяным раздолбаем. И одиноким, если уж говорить всю правду. Брат воскрес и целуется, а я? Я сидел высоко на стропилах, над скамьями. Одной рукой держался, а второй выписывал в воздухе широкие бешеные круги — пытался рассадить раздутых квохчущих цыплят и устроить из них экспозицию «Я и моя жизнь». В кои-то веки мне с лихвой хватало материала. Я знал, что моя выставка не придется по нраву широкой публике. Зато критики точно будут в восторге: «Браво! Прекрасная метафора бесплодия и упущенных возможностей!»
— Господи, что за вонь?
Я так и видел, как Марлен брезгливо потирает пальцы, словно заранее избавляясь от всякой гадости, которая могла к ним прилипнуть, пока она поднималась (без приглашения) ко мне в мастерскую. Марлен была вся в белом: узкие белые джинсы, короткий белый топик, ногти на загорелых руках и ногах выкрашены белым лаком.
— Похоже, куриное дерьмо, — установил Даррен Половой Гигант. — У меня как-то были акции птицефабрики. Жуткий вонизм! Хуже, чем в свинарнике.
— Привет, Марлен.
Ее визг очень громко отдался в пустом помещении и сбил меня с насеста. Я рухнул на ту самую скамью, где валялся в начале этой (последней) главы, дорогой читатель, — помятый и маясь тошнотой.
— Арт? Господи, от тебя так несет перегаром, что хоть закусывай. — Марлен брезгливо сморщила нос.
— Я тоже рад тебя видеть, солнышко. Марлен пришла сама и привела муженька — в расчете, что меня тут нет. Она удивилась, когда обнаружила меня дома. Но не смутилась. Для Марлен смущение — признак слабости.
— Я пришла показать Даррену, как продвигается мой заказ, — сказала она и щелкнула выключателем. — Пусть посмотрит на него в процессе.
— Ни в коем случае. Топайте отсюда.
— Ну, Арт, мы ведь уже тут. Дай глянуть-то! — Марлен никогда не сдается. — Это она?
Марлен подошла к собственной фигуре. Та стояла на соседней скамье, прикрытая накидкой. Я прикрыл ее, чтобы не лезла на глаза. Марлен отбросила ткань.
— Она больше, чем ты хотел сначала, да?
— Предмет потребовал величины. — Я все еще валялся на скамье.
— Слышишь, Даррен? — Марлен была польщена. — Арт говорит, что я заслуживаю большего.
На самом деле мне никак не давалось лицо, поэтому пришлось отказаться от миниатюры, которая требует проработки всех деталей. Вот так я и обратился к крупным формам.
— Ух ты! Марлен, это просто отпад! Боже, что за ножки, только посмотри! Ты чудо.
Даррен Половой Гигант подошел и встал рядом со мной, на свету. Он лопался от гордости.
— Снимаю шляпу, Артур. Это будет прекрасная вещь. Особенно когда вы закончите голову. Марлен, как есть живая Марлен!
