Я запаниковала. Вспомнила отца на бутафорской кровати, бухгалтера мистера Флэтмена и как он вдувал в папу воздух, «графиню» на телефоне. И вдруг, прежде чем я успела понять, что делаю, мои пальцы нащупали нос Шейлы и накрепко его зажали.
И так я дула, дула, а потом с силой нажимала ей на грудину, положив одну руку поверх другой — точно как надо. Пятнадцать раз, потом два раза подуть. И еще, и еще…
— Чередуйте два выдоха и пятнадцать сокращений, пока не прибудет машина «скорой помощи», — процитировала Софи. — Вспомнила!
Она тоже встала на колени рядом с Шейлой, взяла ее за руку и вслух считала мои нажимы, пока не приехала «скорая».
В этот раз я все сделала правильно.
Шейла умерла в больнице через три часа, в десять ноль семь вечера.
Она стояла передо мной в овощном отделе супермаркета. В руке у нее была сигарета, которую она подсунула знойному молодому итальянцу (по-моему, из цветочного отдела), чтобы зажег. Он сунул руку в ворот ее черной шелковой блузки и кончиками пальцев стал поглаживать ей грудь — неспешными круговыми движениями.
— Ты молодец, детка, — сказала Шейла. — Вчера все сделала очень грамотно.
— Не очень, Шейла. Ты же умерла.
— Ну да. — Она повела плечами. — И что теперь? Здесь не так уж плохо. У меня все отлично. Я официально снимаю с тебя ответственность.
— Я все сделала как надо.
— Да, но иногда и этого мало. Бывает так, что ничего не попишешь. C'est la vie et c'est la mort!
[11]
И тут она исчезла.
Только что была здесь… а теперь?
Мужчина в джинсах и замшевых туфлях провез тележку прямо по тому месту, где стояла Шейла. Тележка была доверху забита ярко— зелеными стручками фасоли, блестящим красным перцем, крупными желтыми плодами манго. Мужчина улыбнулся мне и протянул разломленную инжирину. Сплошная розовая мякоть и сладость. Мягко — так мягко, что даже хочется забраться внутрь. В такой инжирине можно спать. Или заниматься любовью.
— Не жди, пока она станет еще спелее, Джу, — сказал мне папа. — Вот сейчас она как раз какая надо.
В окно моей спальни било солнце. Новый день. В заднюю дверь постучали. Это Томас и Софи приехали пораньше, чтобы помочь мне с продажей дома.
Она принесла цветы. Он принес инжир.
Эпилог, или последнее слово Арта
Этим яблоком я потрясу Париж.
Поль Сезанн
Прошел ровно год с тех пор, как я последний раз видел Джули Тринкер в больнице.
— Алло? Привет, солнышко.
— Арт?
Голос удивленный. Уже неплохо.
— Минутку, — сказала Джули. — Я съеду на обочину.
Черт! Она за рулем? А вот это хуже. Совсем никуда.
— Извини, я перезвоню. Не останавливайся. Но я говорил сам с собой — мобильник Джули, видимо, уже лежал у нее на коленях (везет же некоторым!). Она отложила телефон, чтобы выбраться из потока машин. Джули — очень сознательный водитель.
— Эй, солнышко! — взывал я. — Алло!
Я не хотел разговаривать с ней вот так, когда она за рулем. Надеялся, что мой звонок застанет ее в каком-то другом месте. Ну, например, в мягком кресле у большого окна… с бокалом вина на столике рядом… а там, в конце комнаты, — большая пустая кровать… и чтобы Джули было ее видно из кресла. И еще лунный свет. А может, даже легкий тихий дождик. Но лунный свет — обязательно.
Я выглянул в окно. Тьфу, мать вашу! Который час? Солнце еще и не думало садиться. Безнадега. Надо было подождать. Теперь придется выкладывать все, что я заготовил, пока Джули мается в машине на обочине. Ну что мне было не потерпеть? Трудно, что ли? Беда в том, что я и так уже прождал слишком долго.
Ее главы «Крысы— любви» утром принес курьер из редакции. Наверное, в то же самое время мои главы доставили ей. Я, конечно, проглотил ее часть в один присест. Хотя сначала собирался дождаться вечера. Доделать работу, потом самому сесть в кресло у окна, открыть бутылочку мерло, которую припас для особых случаев… Как бы не так! Ждать я не смог. Да и кто бы смог на моем месте? Я разодрал конверт и уже к обеду дочитал последнюю строчку («Она принесла цветы. Он принес инжир»). А потом стал ждать. И ждал… и ждал…
— Извини, Арт, — трубка ожила голосом Джули. — Все, можешь говорить.
— Да ладно, солнышко, я потом перезвоню. Ничего срочного.
— Можешь говорить, — повторила она. — Я слушаю.
— Нет, давай я…
— Арт, я уже остановилась. Так что говори.
— Солнышко, ты же не в настроении. Я чувствую… флюиды.
— Ах, флюиды?
Она что, хихикнула?
— Ну как хочешь, — сказала Джули. — Если это не важно, могу подождать.
Не важно?
— Э-э… Солнышко, я просто хотел сказать… что получил твои главы и…
— Да, я твои тоже получила.
Ага. Отлично. Класс. Будем ковать железо, пока горячо.
— И я с удовольствием их почитаю, Арт.
Еще не прочла? Получила их утром и до сих пор не читала?
— Что ты говоришь?
— Надеюсь, к выходным у меня дойдут до них руки.
К выходным?!
Что ж, все предельно ясно (если учесть, что сегодня вторник). Я как-никак разбираюсь в конвертах. Тот конверт от издателя так и просил, чтоб его поскорее вскрыли. Слова Джули могли значить только одно: между нами все кончено.
Будь мужчиной, брат. Не теряй лицо. Надо выпутаться из этого с достоинством. Хотя бы.
— Я просто хотел сказать… Ты очень здорово все написала, солнышко. Я тобой горжусь.
— Тебе правда понравилось? — Еще как! Написано честно и прямо. Это дорогого стоит в наших обстоятельствах.
А стиль… Я, конечно, не писатель. Но по-моему, стиль прекрасный. Вот. Я хотел тебе все это сказать и еще… пожелать успехов.
— И?..
И что? Что?
— И удачи. Обязательно удачи, — добавил я. — И… счастья в жизни.
— А еще?
Как, и этого мало? Чего же ей надо? О «Букере» размечталась?
— Вроде все. Поздравляю.
— Нет, это не все, Арт, — сказала Джули. — Что тебе не понравилось?
— Да все понравилось, солнышко. Там все классно. Просто классно. Правда.
— Думаешь, я по голосу не слышу? Ты считаешь, что я была к тебе слишком сурова?
— Ничуть, — возразил я. — Я же сказал, ты все написала честно. И справедливо.
