Тут что-то затарахтело, и на террасе появилась дочь Русселей (копия матери, только поизящней), катившая перед собой пир на колесах — сервировочный столик, уставленный яствами. С одного блюда подмигивала глазками сала колбаса, на другом выстроились в кружок клинья пиццы, рядом — квадратики жареного хлеба с пастой из каперсов, оливок и анчоусов, нарезанные длинными ломтиками сырые овощи и к ним соус из анчоусов, отдельно — зеленые оливки и черные маслины, редис со сливочным маслом и на массивном фаянсовом блюде паштет из дрозда; из макушки паштетного холмика торчал клюв несчастной птицы.
— О! — воскликнул Руссель, потирая руки. — Немножко закусим для аппетиту.
Макс тихонько толкнул Кристи в бок:
— Осторожней, не наедайся сразу.
— А это еще не ужин? — изумилась она, глядя на столик.
— Боюсь, что нет.
Несколько минут раздавались лишь невнятные возгласы восхищения. Мадам Руссель, воспользовавшись заминкой, извинилась и вместе с дочерью удалилась на кухню. Взяв широкий нож, Руссель намазал немного паштета на жареный хлебец и протянул Кристи. С трудом скрывая отвращение, она взяла хлебец и, не сводя глаз с клюва, шепнула Максу:
— Что там еще? Голова? Лапки?
Руссель улыбнулся ей, указал на рот и ободряюще закивал головой.
— Очень хорошо, — сказал он по-английски, стараясь припомнить все, чему набрался от дяди Генри. — Ешь от пуза.
— Клод, я хочу вас кое о чем спросить, — сказал Макс. — Помните виноградник на самом краю дядиного участка, тот, который огорожен каменной стенкой? Я пошел сегодня посмотреть на лозы и обнаружил, что там срезано много кисточек. Зачем их срезать? Я, конечно, не специалист, но мне кажется, это наносит некоторый урон урожаю.
Руссель молчал; он наморщил бело-коричневый лоб и выпятил нижнюю губу, обдумывая ответ. Затем с силой выдохнул, отчего губа затрепетала, и наконец произнес:
— Вам здесь многие скажут, что винограднику страдать положено, но этому несчастному клочку земли уже совсем худо. Там одни камни да пыль... — Он печально покачал головой. — Putain
[119]
, даже сорнякам там тошно. Если бы я не прореживал грозди, мы вообще не получали бы винограда, одни булавочные головки. Булавочные головки, — повторил он и для вящей наглядности почти вплотную свел большой и указательный пальцы.
Затем допил рюмку и внимательно оглядел тележку; увы, бутылки там не было. Бурча себе под нос, что жена готова уморить их жаждой, он отправился за очередной бутылкой анисовой настойки.
Пользуясь удобным моментом, Макс рассказал Кристи то, что Руссель поведал ему про страдающий виноградник. Она огляделась, выплеснула остатки настойки в глазурованную, похожую на урну вазу с аккуратно подстриженным кустиком и покачала головой:
— Пусть рассказывает это своей бабушке. Никому в голову не придет так ишачить, если только... Знаешь что? Спроси-ка его...
Но тут вернулся Руссель. Торжествующе размахивая бутылкой, он приготовился блеснуть английскими выражениями, уместными на приеме с коктейлями. Сияя улыбкой, наполнил рюмки и с акцентом совершенно неизвестного происхождения закричал:
— Пьем на дно! Первая кольями, вторая сокол! Ехали!
Кристи тихой сапой подошла поближе к глазурованной урне, ловя момент, чтобы выплеснуть хоть полрюмки сорокапятиградусной анисовой настойки, от которой у нее уже кружилась голова.
Не успел Макс снова заговорить про виноград, как Руссель придвинулся к нему и, положив на плечо загорелую обветренную лапу, вкрадчиво поинтересовался:
— Скажите, месье Макс, — разумеется, строго между нами, — что вы собираетесь делать с домом?
Макс помолчал в раздумье; его так и подмывало брякнуть какую-нибудь чушь — пусть деревенские сплетники потешатся: устрою любовное гнездышко для футбольной команды Марселя, или страусиную ферму, или школу для заблудших девиц.
— Пока не решил, — признался он наконец. — Я еще не совсем здесь освоился. Во всяком случае, не хочу торопиться.
Руссель похлопал его по плечу и одобрительно кивнул:
— Вот это правильно. Такого дома, да в самом сердце Люберона, теперь днем с огнем не сыщешь. Англичане, немцы, американцы, парижане — все подыскивают тут себе дома. — Он снял руку с плеча гостя и указательным пальцем помешал кубики льда в стакане. — Лучше повременить. Но если надумаете продать, обязательно скажите мне. И — attention
[120]
. — Мокрый палец закачался перед носом Макса. — Не верьте ни единому агенту по недвижимости. Они все бандиты. Я мог бы порассказать вам кучу историй, вы не поверили бы своим ушам. Но что же это я! Мы совсем забыли про мадемуазель.
Довольно улыбаясь, Кристи стояла возле спасительной урны. Увидев, что ее рюмка пуста, Руссель одобрительно кивнул, предложил ей руку, и все трое двинулись в дом ужинать.
В доме тоже царил образцовый порядок; разнообразие железных изделий с еще более вычурными, чем в саду, завитушками и финтифлюшками поражало воображение. Блики света играли на чистейшем кафельном полу и полированной мебели из темного дерева. В каждой стене была ниша, в каждой нише висела хотя бы одна фотография в рамке. По большей части это были портреты династии Руссель, а также несколько этюдов, на которых мужчины в камуфляже, выпятив грудь, демонстрировали зрителям своих мохнатых или пернатых жертв.
Руссель привел гостей в столовую, где одна стена была целиком отведена прелестям охоты. Там стоял шкаф, за железной решеткой которого частоколом высились ружья; в стеклянном кубе злобно щерилось чучело лисы; к большому деревянному щиту была прибита голова огромного дикого вепря, окруженная веером фотографий Русселя со товарищи, а над длинным обеденным столом густой пеленой висел едкий запах чеснока.
— Ужин скромный, — сказал Руссель, когда все уселись, — так подкрепляется наломавшийся в поле трудяга.
Трапеза началась с caviar d'aubergine, то есть холодного пюре из баклажанов, затем подали блюдо, на котором высилась гора мясных рулетиков с начинкой — в Провансе их почему-то называют "жаворонки без головы". Руссель встал и налил всем густого красного "Шатонёф-дю-Пап" из бутылки с выпуклым клеймом производителя. Глядя на вино, Макс сразу вспомнил про специалиста из Бордо.
— Натали Озе вам, конечно, говорила насчет энолога. Завтра он приедет осматривать лозы.
Наполнив свой бокал, Руссель тряхнул бутыль, чтобы вылить все до капли, и сел.
— Да, вчера звонила. — Он покачал головой и вздохнул. — Уж эти мне бордосцы! Считают, что могут заявиться когда им угодно. Не берите в голову. Я им займусь сам. У вас наверняка есть дела поважнее. Так что предоставьте его мне. — Он поднял бокал и повернулся сначала к Кристи, затем к Максу: — За Америку! За Англию! За entente cordiale!
[121]
