Вдохновение посетило их в деревне. Они уже приобрели все необходимое для незамысловатого перекуса на природе, осталось купить только хлеб, и тут Кристи увидела доску объявлений, висевшую возле булочной. Среди фотографий пропавших котов и подробных описаний подержанных бытовых приборов и сельскохозяйственных орудий, продающихся по prix d'ami
[146]
, висела карточка с изображением ближней фермы, предлагающей напрокат лошадей для pique-nique hippique
[147]
на склонах Люберона.
— Я правильно поняла? — заволновалась Кристи. — Слово pique-nique я узнала, на снимке конь, то есть речь идет о верховой прогулке на пикник, верно? Вот здорово!
— Ты умеешь ездить верхом?
— Конечно. А ты неужто не умеешь?
Макс разделял точку зрения Оскара Уайльда: лошадь спереди и сзади опасна, а в середине неудобна. Он вспомнил свою первую и пока что последнюю попытку освоить верховую езду. Не успел он залезть в седло, как конь сбросил его и, стоя рядом, смотрел на Макса с жуткой желтозубой ухмылкой, без малейшего намека на сочувствие.
— Как-то попробовал научиться, но конь взял верх.
— Брось, — отмахнулась Кристи, — это все равно что ездить на велосипеде. Ничего особенного.
Через полчаса они стояли в загоне рядом с двумя симпатичными и с виду послушными лошадками. Фермер вручил Максу небрежно, от руки начерченную карту верховых троп, попутно заметив, что лошади отлично их знают, дорогу найдут с завязанными глазами. Кристи ловко вскочила в седло; Макс осторожно вставил ногу в стремя.
— Нет, Макс, зайди с другого боку. Садиться всегда надо с левой стороны.
— Почему?
Коняга обернулась и укоризненно глянула на него.
— Точно не знаю, — ответила Кристи. — Слева, и все тут. Может быть, из-за меча. Чтобы он не запутался у тебя в ногах, понимаешь?
— А-а, ну конечно. Мой меч, как я про него не подумал. Вот дурень.
Он вскарабкался в седло, и лошадь без понукания тронулась неспешным, исполненным достоинства шагом.
Довольно скоро Макс позабыл свои страхи; нельзя сказать, что он совершенно успокоился, но напряжение заметно спало. Сидя на этом огромном живом существе, он даже стал получать удовольствие от такого вида передвижения, от теплого запаха лошади и старой кожаной сбруи. Устроившись поудобнее в поскрипывающем седле, он попытался принять беззаботный вид и стал оглядывать окрестности. Они ехали гуськом, все время в гору, кони осторожно ступали по узкой каменистой тропе, продираясь сквозь заросли ракитника и самшита, давя копытами розмарин и тимьян, тянувшиеся, казалось, из-под каждого каменного обломка. Чем ближе была вершина, тем более захватывающие открывались перед ними виды: величественные горы, покрытые ковром из зелени разных оттенков.
За два часа неспешной езды они добрались до самой высокой точки Люберона, обозначенной на полученной от фермера карте как Мур-Негр, — более трех тысяч пятисот футов над уровнем моря. Самым громким звуком было конское дыхание. За всю поездку путешественники не видели и не слышали ни единой живой души.
Пока Кристи привязывала лошадей в тени карликового дуба, Макс разложил хлеб, колбасу, сыр и фрукты, достал бутылку красного вина, нагревшуюся на лошадином крупе до температуры сильно натопленной комнаты. Потом потянулся, разминая мышцы спины, затекшие в неподвижной позе, и огляделся. Разлитые окрест покой и красота глубоко трогали душу; ничто не выдавало присутствия человека, вокруг расстилались лишь бескрайние изумительные пейзажи. На севере высилась гора Ванту; ослепительно белый гравий на ее гребне был похож на шапку вечных снегов. На юге виднелась массивная гора Святой Виктории, а за ней, в дальней дали поблескивало серебром Средиземное море. Подошла Кристи; несколько мгновений они стояли молча, слушая нашептывания ветерка.
— Руссель тоже забирается сюда во время своих охотничьих вылазок. Он мне рассказывал, что частенько видел орлов, — сообщил Макс. — Поразительно, правда? Кажется, что до Лондона отсюда миллион миль.
— Не скучаешь?
— По Лондону? — После недолгого размышления он покачал головой. — Нет, ни капельки. Странно. Я и забыл, как мне все здесь нравилось — раньше, когда приезжал на лето; каждый раз не хотелось уезжать, и теперь тоже. Такое чувство, что ты дома. — Он усмехнулся. — А ведь я считал себя горожанином до мозга костей.
Они отыскали местечко на южном склоне, где можно было сидеть рядом, привалившись спиной к нагретой солнцем скале. Макс открыл бутылку и разлил вино по бумажным стаканам, а Кристи соорудила незамысловатые сэндвичи.
— Словом, ты остаешься, да? — спросила она, вручая ему половину длинного французского батона с уложенными сверху кусками колбасы.
— Надеюсь. Не уверен, что это мне удастся, но с удовольствием остался бы. Здешняя жизнь меня вполне устраивает — никто не давит, незатейливые развлечения, массу времени проводишь на воздухе; даже французы мне нравятся — впрочем, ты это и так знаешь... — Пожав плечами, он стал примериваться к огромному, зажатому в обеих руках бутерброду. — Там видно будет. А ты?
Кристи помедлила с ответом.
— А я пока не дозрела, — словно оправдываясь, сказала она. — Я еще столького не видела. Ты не поверишь, но всего два года назад я принадлежала к тем девяноста процентам американцев, у которых и паспорта-то нет. Представляешь? Мы, конечно, путешествуем, но только у себя в стране. И, по-моему, сами многого себя лишаем. Лондон, Париж, Прага, Венеция, Флоренция, всего и не перечислишь, — я ведь нигде не была. И раз уж я здесь, хочу посмотреть как можно больше. — Отхлебнув вина и не поднимая глаз от бумажного стаканчика, она добавила: — Так что скоро, наверно, двинусь дальше.
Хоть его несколько страшил ответ Кристи, Макс все же спросил о том, что не давало ему покоя со дня ее приезда:
— Как же, по-твоему, нам быть с домом?
— Я об этом много думала. Ты, наверно, тоже. — Видя, что Макс хочет что-то сказать, она жестом остановила его. — Во-первых, приехала я сюда вовсе не ради него. Ко мне перешел старый дом моей матери, сейчас он стоит раз в десять дороже, чем когда она его купила. Нет, приехала я потому, что после разрыва с Бобом хотелось сменить обстановку... а еще убедиться, что давным-давно исчезнувший отец у меня все-таки имеется. Однако я пока не готова прочно осесть где-нибудь, тем более во Франции. — Макс чуть заметно усмехнулся. — Нет, здесь, конечно, замечательно, но эта благодать не для меня. Может, со временем появится такое желание. Твой дядя, во всяком случае, хотел передать дом тебе. Поэтому знаешь что? — Она торжественно подняла бумажный стаканчик и объявила: — Он твой. — И, глядя на оторопевшего Макса, улыбнулась. — На самом деле это в моих же интересах: не придется выкладывать большие деньги тому жуликоватому законнику, который многозначительно шевелит бровями, у него одни гадости на уме. Тот еще наглец.
