Приехали в табор, спешились. Привязали Торнадо, чтоб не убежал. Люцита поймала наконец взгляд Миро. И поразилась боли, переполнявшей его глаза.
— Грустишь?
— А ты как думаешь? Моя невеста с другим… на озере…
— Ну и расскажи об этом всему табору!
— Это же позор! Не только мне, всему табору. Ты в своем уме?
— Я-то в своем уме. Я с гаджо на озере не амурничаю. И я бы молчать не стала.
— Ничего и никому я рассказывать не буду. Мы современные люди. И она сама вправе решать…
— Ну так я расскажу! Я не современная. Я цыганка!
— Люцита! Послушай меня внимательно. Ты. Никому. И ничего. Не скажешь.
— Скажу!
— Посмей только! Не лезь. Это не твое дело!
Невесть откуда вынырнул Бейбут:
— О! А вот и метатели ножей. Отлично! Значит так! Мы остаемся. Гаданий народ уже наелся. Нового заезда отдыхающих не предвидится. Так что самое время дать парочку представлений. Задания я уже раздал. Всем, кроме вас. Так что — вперед. За работу.
* * *
Следователь Бочарников вызывал старую цыганку даже с сожалением. Такая, блин, работа. Когда хорошего человека отпускаешь, то, с одной стороны, радуешься, что он оказался невиновным. А с другой стороны, как-то даже немного обидно, что никогда больше не увидишь этого человека.
Рубина Задорожная — симпатичная старушка. Есть у нее в глазах что-то такое… Как бы это сказать непротокольно… Что-то доброе и мудрое. А как она тогда сказала про то, что сынок выздоровеет! Сердцем сказала, не головой…
Как бы это, в свою очередь, новость изложить ей подобрей, подушевней:
— Так вот, Гражданка Задорожная. Заявление, на основании которого вы были задержаны, забрано.
А цыганка, вместо того, чтобы обрадоваться, напряглась. Правду говорят, цыганская юриспруденция — это что-то особенное.
— И что это значит? Вы мне толком объясните.
— А то значит, что раз нет заявления о краже, то нет состава преступления, — Андрей Александрович улыбнулся. — А раз нет состава преступления, то вы свободны.
— Свободна?
— Да, следствие прекращено. И я очень рад вам об этом сообщить. Поздравляю вас, вы свободны и можете идти, куда хотите.
— Когда? Прям сейчас?
— Да. Прямо сейчас.
— Спасибо, сынок. Ты хороший человек. Я знала, что ты во всем разберешься. Спасибо.
— Это моя работа.
— Можно мне в камеру, мне там собраться надо… И попрощаться.
— Конечно. Успели подружиться с Олесей Викторовной?
— Она хорошая, поверь мне. Ты ее не обижай. Ну, счастливо оставаться! А младшенький твой точно выздоровеет. Не для красного словца говорю. Поверь мне.
Новости по отделу внутренних дел быстро разлетаются. Надзирательница уже по дороге в камеру поздравила Рубину с освобождением. И передачку тут же отдала.
— От кого? — обрадовалась Рубина.
— От родственницы.
— Наверно, внучка передала.
— Не знаю. А вообще — удачи тебе. Здорово ты меня с картами в ту ночь провела! Я тут недавно. Мне только сейчас об этом трюке рассказали.
Рубина хитро улыбнулась.
— Ладно, — подытожила надзирательница. — Иди со своей подружкой прощаться. Дай вам бог не встречаться тут.
Как только дверь захлопнулась, Олеся бросилась навстречу Рубине:
— Ну?! Что?
— Меня освобождают, — грустно сказала цыганка, как бы извиняясь, что освобождают ее, а не девушку.
— Поздравляю! — искренне сказала Олеся. — Я так рада за тебя, Рубина!
— Спасибо тебе, моя хорошая. И мой тебе совет: поговори со следователем. Он не злой человек…
Рубина собрала все вещи в узелок. Оглядела все: ничего ли, не дай бог, не забыла — камера не то место, куда хочется вернуться. Потом, ударив себя полбу, развязала маленький узелок с пирожками:
— Вот дура старая! Чуть не забыла. Внучка пирожки передала. Глупо их домой нести. В тюрьме домашний пирожок во сто крат слаще. Угощайся, Олеся.
— Нет, спасибо. Я только поела. Ты оставь парочку. Потом съем.
Рубина с аппетитом разжевала пирожок. А тесто какое! Нежное, воздушное!
— Ай да Кармелита! Я и не думала, что моя внучка такая стряпуха. Попробуй, Олеся. Вкуснота какая!
— Спасибо. Я на ужин оставлю… Счастливая ты, Рубина.
— Ничего, доча… И ты скоро на волю выйдешь.
— Ага… Лет через десять.
— Следователь наш — человек хороший… Он разберется… И главное, не отчаивайся… не впускай злобу в сердце… Все будет хорошо.
* * *
Задумался Баро о жизни, глубоко задумался, совсем забыл, что за Рубиной в тюрьму ехать надо. Вот выдаст он Кармелиту замуж… И вправду — как жить дальше? Бобылем? Так ведь без дочки совсем от тоски свихнуться можно…
В дверь постучали.
— Да.
Неловко, несмело, бочком как-то вошел Максим:
— Здравствуйте, господин Зарецкий.
Баро зло сверкнул глазами:
— Тебе что надо?
— Я только что узнал. Произошло досадное недоразумение, и я хотел бы его уладить.
— Недоразумением ты называешь бульдозер на кладбище? Сровнять с землей могилы наших предков — досадное недоразумение! Я вас правильно понял?
— Да, это нелепое совпадение. Астахов полетел в Москву… строительства не будет… Николай Андреевич никогда бы не позволил, чтобы случилось то, что случилось. Пока его нет, управляющий здесь я. И я… этого не знал. Это самоуправство… одного нашего работника… Поверьте мне.
— Я не вчера родился, чтобы в это поверить.
— Но это правда!
— А хочешь, я расскажу тебе правду? Астахов уехал и приказал снести кладбище, пока его нет в городе. Чтобы он для всех был тут ни при чем.
— Господин Зарецкий, подумайте, зачем нам такое решение вопроса? Вы же умный человек!
— Раз ты перешел на личности, то и я тебе скажу. Ты, Максим Орлов, лжец и негодяй! Убирайся отсюда, пока цел! — Баро сорвался на крик.
А Кармелита в это время сидела в своей комнате и думала о том, что хорошо бы отцу уже заканчивать свои разговоры с Земфирой и ехать за бабушкой.
И вдруг она услышала крик отца, гремевший на весь дом:
— Я не верю ни одному твоему слову. Я не верю ни тебе, ни твоему боссу. Я не желаю видеть тебя в своем доме. Убирайся.
А в ответ… Кто-то оправдывается… Чей же это голос? Максим! Точно!
Кармелита побежала в кабинет к отцу. И застала его изрыгающим очередное грозное:
