— Да, — ответил Антон.
— Ну ладно. Я ухожу, меня до вечера не будет, не скучай.
— Меня тоже не будет! — сказал Антон.
— Ты куда? — встревожилась Тамара. Надо же, только успокоила, а он опять за свое.
— В больницу! Я там давно уже должен быть!
Тамара стала в дверном проеме, закрыв собой проход:
— Опять? Я прошу тебя! Не нужно туда ездить!..
Она-то, конечно, хорошо знала, кто виноват в покушении на Максима. Но все равно опасалась за сына: в такое смутное время лучше посидеть ему дома.
— Мама! Я хотя бы должен узнать, что там с Максимом и как он?
— Ничего ты ему не должен! Ты мне должен, Антоша! Я тебя рожала, а не Максим!
— Нет, мама, пусти. Максим — мой друг. И я поеду к нему.
В пути Антон окончательно протрезвел. И стало совсем стыдно и мерзко. Как обыкновенно бывает, когда похмельная совесть отягощена дурными поступками.
В коридоре он увидел Свету. Девушка сидела, никого не видя, уставившись в одну точку.
Антон аккуратно тронул ее за плечо:
— Привет. Максим здесь лежит? Как он?
— А тебя разве это интересует? — холодно сказала девушка.
— Да… Очень. Прости, когда ты приходила… я… в общем… Страшно… Стыдно… Не по-мужски… Если моя группа и резус подойдут, я хочу сдать кровь.
— Спасибо за помощь, больше не нуждаемся. Максиму как раз сейчас делают переливание…
— Можно с ним поговорить?
— Ты что, издеваешься? Я же говорю, как раз сейчас переливают. Сказали не беспокоить.
— Расскажи, что там? Кто дает кровь?
— Ты знаешь, это долгий разговор… Я здесь уже давно сижу… Пойдем, ты угостишь меня кофе, а я тебе все расскажу…
«И сказал Господь: да будет муж и жена — единая кровь!..»
Кажется, так сказано в Библии.
Кармелита не помнила дословно, но смысл был именно такой.
Она никогда еще не была с мужчиной. При всем ее своеволии и непокорности, этот запрет она преступить не смела. Но то, что сейчас происходило с ней и Максимом, было любовью в самом высоком и чистом смысле. Ее кровь текла прямо к Максиму. Она смотрела, как понемногу оживает его измученное лицо (а может быть, ей это только казалось?), и тихонько шептала:
— Только не умирай, Максим, не умирай! Ты должен жить… должен жить… Мы теперь с тобою будем вместе навсегда. Навсегда! Навсегда. Навсегда…
Тень какого-то чувства пробежала по его изможденному лицу. Вроде бы он даже улыбнулся.
Когда такое происходит с младенцами, люди говорят: «Ангел пролетел». Но ведь он и был сейчас как младенец. Беспомощный и невинный, точнее — невинно пострадавший.
— Максим, ты меня слышишь? Это я, Кармелита. Я с тобой, Максим, я с тобой рядом. Теперь все будет хорошо…
Зашел врач. Показал знаками, что все хорошо и пора отсоединять всю эту сложную систему шлангов.
* * *
Прошли все сроки. Таборные поехали на набережную устанавливать нехитрую сиену. Все были готовы к выступлению, кроме него. Кроме Миро. Смотрели на него с тревогой и, пожалуй, даже с осуждением. Только зря. Он сам осуждал себя больше всех. Может быть, все же стоило пойти навстречу Люците и вернуть ее в номер с метанием ножей?
Нет! Нет! Нельзя метаться, что решено — то решено. Отец сам всегда говорил (когда еще мать была жива): в этом номере главное — любовь. Правда, потом, когда мама умерла и он работал с Земфирой, версия поменялась: главное не любовь, а страсть. При этом подразумевалось, что любовь — это что-то настоящее, а вот страсть можно сыграть, изобразить.
Подошел Бейбут:
— Миро, чего ты сидишь, может, все же побросал бы ножи напоследок?
— Отец, ну какой мне интерес кидать ножи в пустой щит?
— Как в пустой щит? А Кармелита? Она что, еще не пришла? Скоро представление! Она давно должна быть здесь!
Миро отвернулся.
— Так! Все ясно! Бери Люциту — и вперед!
— Нет.
— Что ты сказал?
— Прости, отец! Я мужчина — и слово держу. Не обижайся, но в моем номере, кроме Кармелиты, никого не будет!
— А ты уверен, что она вообще приедет на выступление?!
— Уверен. Она дала мне слово! Отец, ведь представление не началось. Она еще даже не опаздывает…
А Розаура, тем временем, уже приоделась и пацанов своих принарядила. Вместе с ними распелась, разогрелась… Цыганское пенье да танцы — это только с виду дело легкое. А сколько труда за этой легкостью…
Люцита тоже переоделась. Не хочет Миро с ней работать, ну и не надо. Ее медвежонок так с бубном деньги собирать умеет, что любой артист позавидует!
* * *
Антон и Света пошли в ближайшую кафешку. И она почему-то показалась на редкость милой и уютной. Взяли две чашечки кофе, бутылку «минералки».
Антон вступил в стадию возвышенного покаяния. А это одно из тех состояний, в которых он неотразим.
— Да, Света, представь себе… Я пригнал бульдозер, чтобы там сровнять все с землей…
— Боже мой, но зачем?
— Хотел отцу доказать, что я и без него могу все вопросы решить! Вот и нарешал на свою голову. Зарежут меня цыгане, и будут правы. Поделом.
— Да… — не стала спорить Светка. — Натворил ты дел… Как же ты мог до такого додуматься?!
— Не знаю… На месте Макса должен был быть я. Так было бы справедливо.
— Ну ладно, ладно, успокойся. Все как-то решится…
— Если бы я мог вернуть время назад! Если бы!
— Знаешь, а я о тебе гораздо хуже думала. Особенно после того случая с Кармелитой, когда ты пытался…
— Да дурак я, дурак! Пьяный был — вот и… Ты попроси у нее прощения за меня, хорошо?
Света посмотрела на Антона, как будто впервые его увидела. Как странно, ее отец так давно и часто контачит с Астаховыми, а вот ее знакомить с этим семейством почему-то не хотел. Антон же вон какой человек. Непростой, грешный, но интересный… Но ведь это нормально. Интересные люди редко бывают простыми и безгрешными.
Света посмотрела на часы — пора бы пойти, посмотреть, как там Кармелита. Но Антон остановил ее:
— Света! Посиди со мной еще немного. Пожалуйста. Знаешь, мне очень повезло с тобой. Редко встретишь нормального человека, с которым можно так просто поговорить.
— Спасибо за «нормального человека»!
— Зря ты так! Ты — отличный собеседник, умеешь слушать. И вообще мне кажется, мы друг друга понимаем.
— А что тут понимать? Человек был неправ и признал свою неправоту. Это нормально…
