— А тут ты чего хотел?
— Ну… поговорить с мистером Аткинсом. Вот. — Джонни вдруг осенило. — Мне в школе задали написать реферат. Про сплинберийский земляческий батальон.
Реферат! Сославшись на реферат, можно безнаказанно плести что угодно.
— А что это, золотко?
— Такие… солдаты. По-моему, мистер Аткинс был одним из них. А… где?..
— Да где… вчера отдал богу душу, золотко. Чуток не дотянул до девяноста семи. А ты его знал?
— Да в общем… нет.
— Он у нас был настоящий ветеран. Столько лет здесь прожил… Очень милый старичок. Все повторял: как помру, так, мол, и войнам конец. Такая у него была любимая шутка. И все показывал свою солдатскую книжку. «Томми Аткинс, — говорил, — вот он я, тот самый, как помру, всем баталиям конец». И очень смеялся.
— А что он имел в виду?
— Не знаю, золотко. Наше дело помалкивать да улыбаться. Сам понимаешь.
Сестра постелила свежие простыни и вытащила из-под кровати картонную коробку.
— Вот его вещички. — Она посмотрела на Джонни. — Думаю, большой беды не будет, если ты на них взглянешь. Никто к нему не ходил, только один мужчина из Британского легиона, но тот уж как часы, на каждое Рождество, дай бог ему здоровья. Интересовался наградами. Но мне кажется, ты можешь взглянуть. Раз уж ты пишешь реферат…
И она захлопотала в палате, а Джонни осторожно заглянул в коробку.
Вещей было немного — курительная трубка, жестянка с табаком, большой старый перочинный нож. Альбом, полный порыжелых от времени открыток с изображением цветов, капустных полей и жеманно улыбающихся француженок, одетых по меркам той поры, вероятно, чрезвычайно смело. Страницы альбома были переложены пожелтевшими вырезками из газет. А еще Джонни увидел маленькую деревянную шкатулку, выложенную туалетной бумагой. В ней лежали медали.
И фотография земляческого батальона, точь-в-точь такая, как в старой газете.
Джонни с величайшей осторожностью взял ее в руки и перевернул. Фотография отозвалась сухим шелестом.
На обороте кто-то в незапамятные времена написал лиловыми чернилами:
«Землячки!!!
Мы идем, кайзер Билл! Если знаешь, в какую дырку заползти, ДУЙ СКОРЕЙ!!!»
Внизу стояло тридцать подписей.
Около двадцати девяти росчерков чей-то карандаш проставил маленькие кресты.
— Они все тут расписались, — тихо проговорил Джонни. — Наверное, он вырезал ее из газеты, и они все на ней расписались.
— Что, золотко?
— Я про фотографию.
— Ах, да. Он как-то показывал мне ее. Это он еще в ту войну снимался, представляешь?
Джонни опять перевернул снимок и отыскал Т. Аткинса. Оттопыренные уши и скверная стрижка придавали ему отдаленное сходство с Бигмаком. Не только ему, им всем. И все они улыбались..
— Он много рассказывал о них, — сказала медсестра.
— Да.
— Похороны в понедельник. В крематории. Знаешь, кто-нибудь из нас всегда идет проводить их в последний путь. Как же иначе, верно? Что мы, не люди?
В ночь с субботы на воскресенье ему приснился сон…
Ему снился Род Серлинг. Он шел по сплинберийской Хай-стрит и собирался с выражением продекламировать что-то перед камерой, но едва открыл рот, как Бигмак, Ноу Йоу и Холодец насели на него и, заглядывая через плечо, принялись молоть ерунду вроде «а про что ваша книга?» и «переверните страницу, я уже дочитал»…
Ему снились большие пальцы…
Джонни открыл глаза и уперся взглядом в потолок. Он так и не заменил леску, на которой была подвешена модель шаттла. Челнок застыл в вечном пике.
Джонни был свято уверен в том, что все прочие ребята ведут нормальную человеческую жизнь и лишь он — печальное исключение. Его вины тут не было. Просто всякий раз, как ему взбредало в голову, будто он постиг, что к чему, и понял, как крутятся колесики в машине мироздания, жизнь подсовывала что-нибудь новенькое, и то, что минуту назад казалось мерно тикающим отлаженным механизмом, оборачивалось обманкой.
Когда Джонни вернулся домой, дед озадачил его в высшей степени невразумительной информацией о телефонных звонках. У Джонни создалось впечатление, будто то ли Холодец, то ли еще кто названивал ему и порол какую-то чушь. Еще дедушка пробурчал что-то о фокусах.
Он посмотрел на часы-приемник. Без четверти три. Спать совсем не хотелось. Он попробовал поймать «Радио Сплинбери».
— …йо-хо-йо-хо-йо-хоу!!! И еще один звонок в ночной эфир а-атвязнейшей программы Двинутого Дядюшки Джима «Пять минут — и нет проблем!» Итак, у нас на связи…
Джонни оцепенел.
— Уильям Банни-Лист, Джим.
— Привет, Билл. Что-то у вас голос грустный. Депрессия?
— Хуже! Я мертв, Джим.
— Ого! Да-а, Билл, непруха. Поделитесь?
— Я чувствую, ты поймешь меня, товарищ. Значит, так…
Еще бы он не понял, подумал Джонни, сбрасывая халат и путаясь в рукавах. Кто только не звонит Двинутому Джиму среди ночи! На прошлой неделе он целых двадцать минут беседовал с дамой, которая воображала себя рулоном обоев. По сравнению с его обычными собеседниками ты — образец нормы!
Он схватил плеер и включил встроенный приемничек, чтобы, сбегая по лестнице и выскакивая в ночь, слышать «Радио Сплинбери».
— …а теперь выясняется, что и Советского Союза больше НЕТ. Что творится?
— Похоже, вы здорово отстали от жизни, Билл.
— По-моему, я объяснил, в чем дело.
— Да, конечно. Вы были мертвы. Но возродились к жизни, верно? — В голосе Двинутого Джима пробивался смешок, как всегда, когда, случайно наткнувшись в эфире на настоящего сумасшедшего, он живо представлял себе легионы своих бессонных слушателей, прибавляющих в эту минуту громкость.
— Да нет же. Я по-прежнему мертв. От этого нельзя оправиться, Джим. Так вот…
Джонни с топотом завернул за угол и припустил по авеню Джона Леннона.
Двинутый Джим особенным, проникновенным голосом «для психов» сказал:
— Ну так расскажите нам, обитателям страны живых, каково это — быть мертвым, Билл!
— Каково это? КАКОВО? Чудовищно СКУЧНО.
— Я уверен, что все наши слушатели хотели бы узнать… Билл, там есть ангелы?
Джонни — он как раз сворачивал на Парадайз-стрит — застонал.
— Ангелы? Еще не хватало!
Джонни промчался мимо объятых тишиной домов и прошмыгнул между столбиками дорожного ограждения на Вудвилл-роуд.
— Вот те раз! — сказал в микрофон Двинутый Джим. — Надеюсь, никаких чумазых образин с вилами там тоже не наблюдается?
