Джонни бочком подобрался к заброшенному маленькому надгробию под деревьями.
— Я знаю, что вы здесь, — прошептал он. — Вы не можете уйти, как остальные. Вы должны оставаться. Потому что вы призрак. Настоящий призрак. Вы по-прежнему здесь, мистер Строгг. Вы не просто обретаетесь здесь, как все остальные. Вы — здешнее привидение.
Ни звука в ответ.
— Что вы такого натворили? Вы убийца?
По-прежнему ни звука. Тишина стала мертвой.
— Послушайте, мне жаль, что телевизор забрали, — нервно прибавил Джонни.
Тишина, такая густая и плотная, что хоть матрацы набивай.
Джонни зашагал прочь — так быстро, как только смел.
Глава 9
— Этот скандал из-за кладбища определенно оживил город, — сказала мама Джонни. — Отнеси, пожалуйста, поднос дедушке. И расскажи ему, что да как. Он очень всем этим интересуется.
Дед смотрел новости на хинди. И не потому, что ему так хотелось, — просто пульт куда-то запропастился, а как переключать каналы без него, никто не помнил.
— Дед, держи поднос.
— Угу.
— Знаешь старое кладбище? Где ты показывал мне могилу Уильяма Банни-Листа?
— Угу.
— Так вот, может быть, теперь его не станут застраивать. Вчера вечером было собрание.
— Угу.
— Я там выступал.
— Угу.
— Так что, может, все еще обойдется.
— Угу.
Джонни вздохнул и вернулся в кухню.
— Мам, можно взять старую простыню?
— Господи, зачем?
— У Холодца хэллоуиновская вечеринка. Не могу придумать ничего другого.
— Если ты собираешься прорезать в ней дырки, возьми ту, которой я закрываю мебель от пыли.
— Спасибо, мам.
— Такую розовую.
— Ну ма-а-а-а-ма!
— Да она почти состиралась. Никто и не заметит.
Вдобавок выяснилось, что с одного края на простыне сохранились остатки вышивки — цветочного узора. Джонни взялся за ножницы и сделал что смог.
Он обещал пойти — и пошел. Но очень длинным и кружным путем, спрятав простыню в пакет (на случай, если мертвецы вдруг вернутся и столкнутся с ним). К тому же требовалось поразмыслить о мистере Строгге.
Через несколько минут после его ухода по телевизору началась английская программа новостей, куда менее интересная, чем известия на хинди.
Некоторое время дедушка смотрел, потом выпрямился.
— Эй, дочка, тут сказали, старое кладбище пытаются спасти.
— Да, папа.
— Сдается мне, на трибуне был наш Джонни.
— Да, папа.
— Мне никогда ничего не рассказывают! А это что?
— Курица, папа.
— Угу.
Они летели над горными плато Азии, где когда-то караваны верблюдов возили шелк за пять тысяч миль, а теперь вооруженные безумцы пытались истребить друг друга во имя Аллаха.
— Далеко до утра?
— Уже совсем скоро…
— Что?
Над заснеженным горным перевалом мертвецы сбавили скорость.
— Мы в долгу перед мальчуганом. Он отнесся к нам с искренним интересом. Он помнил о нас.
— Совершенно верно. Сохранение энергии. И потом, он будет волноваться…
— Да, но… если мы теперь вернемся… все опять пойдет по-прежнему, правда? Я уже чувствую тяжесть могильной плиты!
— Сильвия Либерти! Это ведь вы твердили, что не следует покидать кладбище!
— Я изменила мнение, Уильям.
— Да. Полжизни меня терзал страх смерти, так что теперь, когда я уже умер, я больше не намерен бояться, — воинственно заявил Олдермен. — Кроме того… я кое-что припоминаю…
Мертвецы зашушукались.
— Не волнуйтесь, не вы один, — сказал Соломон Эйнштейн. — Все, что мы забываем при жизни…
— То-то и оно, — вздохнул Олдермен. — Жизнь отнимает все время. Конечно, нельзя сказать, чтоб это была сплошная полоса горестей… выпадали и светлые моменты. Иногда. Да в общем, довольно часто. В своем роде светлые. Но ЖИЗНЬЮ я бы это не назвал..
— Нам не нужно бояться утра, — сказал мистер Порокки. — Нам ничего не нужно бояться.
Дверь открыл скелет.
— Это я, Джонни.
— А это я, Бигмак. Ты кто, призрак лесбиянки?
— Ну уж не такая она и розовая.
— А цветочки ничего.
— Ладно, дай войти. Холодно — жуть.
— А ты умеешь семенить по воздуху?
— Бигмак!
— Ладно, заползай.
Джонни почему-то показалось, что Холодец украшал дом без особого вдохновения. В наличии имелось несколько лент серпантина, с десяток резиновых пауков, миска мерзостного пунша, неизбежного в подобных обстоятельствах (того, где плавают побуревшие кусочки апельсинов), и в вазочках — горки чипсов и крекеров с дурацкими названиями вроде «Гули-загогули». Плюс нечто растительного происхождения (возможно, кабачок), выглядевшее так, словно его переехал зерноуборочный комбайн.
— По идее, это хэллоуиновская тыква, — объяснял всем Холодец, — но тыкву раздобыть не удалось.
— Похоже, эта штука наткнулась в темном переулке на Ганнибала Лектора, — хмыкнул Ноу Йоу.
— А как вам пластиковые нетопыри? Правда классные? — похвастался Холодец. — Пятьдесят пенсов штука! Хотите еще пунша?
В доме толклась уйма народу, хотя полумрак мешал толком понять, кто кем себя воображает. У одного, почти сплошь покрытого крупными стежками, в горле торчала арбалетная стрела, но Ноджу и полагалось так выглядеть. Тут же болталась компашка Холодцовых приятелей из компьютерного кружка — с этих сталось бы упиться безалкогольным алкоголем и потом покачиваясь бродить по дому, изрекая что-нибудь вроде: «Ох и ужрался я, ну конкретно в хлам!» И пара девчонок, едва знакомых с Холодцом. Такая уж это была вечеринка: из тех, о которых заранее известно, что кто-нибудь непременно добавит в пунш какую-то гадость, треп будет исключительно про школу, а в одиннадцать явится папаша одной из девчонок, с решительным видом встанет над душой и окончательно все испортит.
— Можно во что-нибудь поиграть, — предложил Бигмак.
— Только не в «мертвую руку», — сказал Холодец. — В прошлом году уже наигрались. По кругу положено передавать виноград и тэ дэ, а не все подряд, что найдешь в холодильнике!
— Да дело не в том, что это было, — заметила одна из девочек. — А в том, что он про это сказал.
