— Мне три эскимо.
— А нам два сливочных.
— Тут полтинник, с него сдача тридцать три рубля. Тетка растерянно замотала головой, обвязанной пуховым платком.
— Сынки, дочки! Я так не могу. У вас у всех купюры крупные, у меня сдачи столько нету. Считайте все вместе, а потом разбирайте, кому что нужно. — Она выставила на пол большую корзину, доверху наполненную мороженым.
— Тихо, люди! — прикрикнул Глеб Сташук, доставая из кармана калькулятор. — Давайте, говорите по порядку, кто чего берет.
Ребята принялись диктовать заказы. Сташук быстро щелкал кнопками.
— Ша! Проверяйте, ничего не перепутал? Пять по девять, два по двадцать пять, четыре по двадцать, три брикета по тридцать четыре и десять по одиннадцать. — Он стукнул пальцем по клавише.
— Триста восемьдесят семь, — тихо произнес стоящий за его спиной Женька.
— Триста восемьдесят семь! — Глеб торжественно вручил мороженщице четыре сторублевки. — Держите. Мы между собой сами разочтемся. Налетай, ребята!
— Ты откуда узнал? — Женя удивленно поглядела на Женьку.
Тот слегка прищурился.
— Через плечо ему посмотрел. А ты что подумала?
— Так я и подумала. — Женя весело рассмеялась. — А мы почему не взяли мороженое?
— Ну его. — Женька поморщился. — Горло будет болеть. Мне сегодня утром уже на работу нужно.
— А мне завтра в институт, к профессору, — спохватилась Женя.
На нее внезапно напал страх. Диплом, конференция, Столбовой — все это показалось забытым, далеким и абсолютно бессмысленным. И что вообще будет, когда они вернутся в Москву?
Точно прочитав ее мысли, Женька спросил:
— Ты что вечером делаешь?
— Занимаюсь. Я и так все запустила за эти дни.
— Давай часов в пять встретимся на Пушке, у памятника. Успеешь закончить до этого времени?
— Что ты! — Женя глянула на него почти с испугом. — Конечно, нет. Там работы невпроворот.
— Когда же тогда? В шесть?
— Жень, лучше завтра.
Он мотнул головой.
— Нет, завтра не годится. Это слишком далеко, я столько ждать не смогу. Сегодня, в семь, и точка.
Его тон и вообще вид выражали полную категоричность и непреклонность. Глядя на него, Женя невольно подумала: «А ведь Любка права: он эгоист. Чужие проблемы для него ничего не значат. Интересно, что он видит во мне: новую забавную игрушку или… или ту соломинку, ухватившись за которую можно хоть капельку приблизиться к враждебно отвергаемому им миру?»
Женька глядел на нее пристально и напряженно. Слишком напряженно, точно ожидая коварного и жестокого удара. Так, по крайней мере, показалось Жене. «Скорее, все-таки, второе», — решила она и, вздохнув, проговорила:
— Хорошо. Сегодня, в семь.
«Конференция пойдет к черту, — мелькнула у нее в голове полная безнадежности мысль, — да и вообще, весь диплом».
На его лице выразилось облегчение. Он осторожно взял ее за плечи, и развернул к окну.
— Смотри. Там интересно.
Они стояли и смотрели, как несутся навстречу заснеженные поля и угрюмые, черные леса. Коридор постепенно опустел, затем погас верхний свет. В наступившем сумраке они вновь целовались, от Женькиных рук веяло жаром, от оконного стекла холодом. «Стрела» летела во тьму, и Жене казалось, что она превратилась в героиню из оскароносного фильма «Титаник» — так же парит над землей, стоя на носу гигантского теплохода в объятиях любимого…
…Еще позже, когда уже не осталось сил, она сидела на откидном стуле, а Женька рядом, на корточках, и они о чем-то шептались. Женя плохо понимала, о чем. Язык и веки отяжелели от бессонницы, мысли текли заторможенно.
А потом поезд прибыл на Ленинградский вокзал.
— Всем до свиданья, — сказал Лось окружившей его на перроне толпе. — Неделю отдыхаем. Затем в пятницу, как обычно, в шесть.
Женя и Женька вошли в только открывшееся, безлюдное метро. Москва отсыпалась после праздников. Они доехали по кольцу до Баррикадной. Дальше Женьке нужно было в другую сторону, он и так уже опаздывал.
— Все, пока. — Он обнял Женю в последний раз, на мгновение крепко прижав к себе. — Мы обо всем договорились.
— Да. На Пушке, в семь. — Она повернулась и пошла к эскалатору, стараясь не оглядываться.
12
По квартире летал аромат свежесваренного кофе. Ольга Арнольдовна в халате и бигуди бросилась навстречу вошедшей Жене.
— Женюся! Дорогая! Я так соскучилась!
— Я тоже, мамуль, — сонно проговорила Женя и, не раздеваясь, опустилась на банкетку, стоящую в прихожей.
— Ты какая-то бледная. — Мать встревоженно вгляделась в ее лицо. — Не простыла, часом? Не отравилась?
— Нет, нет, я здорова. — Женя улыбнулась и принялась снимать сапожки. — Ты-то как? Отпраздновала Новый год?
— Не спрашивай! Отвратительно отпраздновала. Тосковала по тебе. У Сони все сели телевизор смотреть, а по нему полная муть. Но ты не бери в голову. — Ольга Арнольдовна потрепала дочь по щеке. — Главное, что тебе было весело. Ведь было?
— Было, — подтвердила Женя.
— Ты раздевайся, мойся и за стол. Я пирожков напекла, твоих любимых, с капустой. Да, пока не забыла, тебе звонил Столбовой.
— Не может быть! — Женя застыла с сапогом в руке.
— Может. Поздравлял с Новым годом. У него такой приятный голос. Он и меня, между прочим, поздравил. Мы с ним немного поболтали.
— Поболтали?
— О тебе. — Ольга Арнольдовна рассмеялась. — О том, какая ты у нас замечательная и целеустремленная. Сегодня вечером, часиков в семь-восемь, ты должна ему позвонить, он хочет, чтобы завтра вы уже начали заниматься.
— Вечером я должна уйти, — рассеянно проговорила Женя, вешая пальто в шкаф.
— Куда уйти? — Ольга Арнольдовна остановилась на полпути в кухню.
— Так, в одно место.
— Я думала, ты будешь весь вечер готовиться к консультации. Сначала поспишь с дороги, а потом засядешь за книги.
— Все так и будет, — успокоительно произнесла Женя. — Я посплю и засяду за книги. Но в шесть уйду.
— Странно. — Мать пожала плечами. — Не похоже на тебя. Вы что, собираетесь какой-то компанией?
— Можешь считать, что да.
— Что значит «можешь считать»? — Ольга Арнольдовна обиженно поджала губы. — Ты что-то не договариваешь. Люба пойдет с тобой?
— Нет. Она не дружит с этими людьми.
— А ты дружишь?
— Да, дружу.
— И давно?
