Квартира оказалась крошечной и давно не ремонтированной, но, тем не менее, очень чистой и прибранной. Пока Женя раздевалась в узком коридорчике, из двери напротив вышла полная и рыхлая женщина неопределенных лет. Лицо ее было красноватым и точно обветренным, над светлыми, прозрачными глазами кустились белесые брови. Волосы на затылке туго стягивала резинка.
Женщина молча уставилась на Женю. Та ощутила неловкость и опустила глаза. В прихожей повисла гнетущая тишина.
— Женька, это кто? — наконец спросила рыхлая. Голос у нее был низкий и странно осипший, точно она непрерывно курила.
— Тебе какое дело? — грубо и равнодушно бросил Женька. — Топай к себе.
Тетка послушно повернулась и скрылась в комнате.
— Это твоя мама? — почему-то шепотом проговорила Женя.
— Да. Ты не обращай внимания, у нее… проблемы.
— Она выпивает? — догадалась она.
Он усмехнулся и покачал головой.
— Нет. Наоборот, она не переносит спиртного. Просто… у нее много разных болезней. В том числе и с головой не все в порядке. Но ты не бойся, она вообще больше не появится.
— Тебе не кажется, что ты с ней слишком резок?
— Не кажется. — Женька аккуратно отодвинул в сторону Женины сапоги и сунул ей тапки. — Надевай и пошли в кухню.
На кухне было так же тщательно прибрано, плита и раковина блестели, на крючке висело накрахмаленное полотенце.
— Садись, — велел Женька.
Женя уселась за маленький, квадратный столик, покрытый бежевой клеенкой.
— Замерзла? Хочешь чаю?
Она кивнула, продолжая с любопытством осматриваться кругом. На окне, занавешенном пестрой шторой, стоял горшок с разросшимся столетником. Рядом лежала горка каких-то лекарств в разноцветных коробочках. В углу ютилась старенькая стиральная машинка «Эврика», на ней красовались позабытые очки в темной роговой оправе. Отчетливо пахло хлоркой.
Женька тем временем налил под краном полный чайник, поставил его на плиту и включил газ. Затем достал из холодильника сыр, масло и несколько яиц. Вытащил из шкафа сковородку.
Женя с удивлением наблюдала за тем, как ловко и умело он хозяйничает: поджаривает яйца, режет тонкими ломтями хлеб, сверху кладет сыр, помещает бутерброды на противень и сует в духовку. В считанные минуты кухню окутал вкусный и соблазнительный запах. Чайник весело булькал. Женька налил в чашки темную заварку, аккуратно разрезал глазунью и разложил ее по тарелкам. Затем вынул из духовки душистые гренки.
— Ешь.
— Тебе бы поваром работать, — с восторгом проговорила Женя.
— Еще чего. Охота была напрягаться.
— Но ведь у тебя явные способности.
— Ерунда. Просто мать редко готовит, да еще так, что ее стряпню в рот невозможно взять. Так что, волей-неволей, пришлось кое-что освоить. Вкусно?
— Обалденно!
— Ну и ешь, не болтай.
Женя в два счета уничтожила глазунью, и Женька подсунул ей свою порцию, к которой не прикоснулся.
— А ты?
— Я не голоден.
Она глянула на него с сомнением.
— Тебе надо есть, вон какой ты тощий.
— Это конституция такая, ничего не поделаешь. Даже если я буду лопать, как бегемот, все равно не поправлюсь.
— Везет, — проговорила Женя с улыбкой.
С глазуньей было покончено, от гренок в тарелке остались лишь золотистые крошки. Женя и Женька сидели за столом и молчали, глядя в упор друг на друга.
«Снова он тормозит, — думала Женя, ощущая ту же странную скованность, как и позавчера, на чердаке. — И я вместе с ним». Она чувствовала, как ее тянет к нему, и, вместе с тем, словно что-то мешало, что-то стояло между ними. То, чего не было, когда вокруг находились люди, и что появлялось, лишь когда они оставались наедине.
— Женька, мы приехали сюда ужинать?
Он встал. Ни слова не говоря, вышел из кухни. Женя шла за ним. Женька свернул в свою комнатушку, крепко прихлопнул дверь.
— Я маме забыла позвонить, — спохватилась Женя.
— Звони. — Он принес из прихожей телефон, протянул ей трубку, но она неожиданно отвела его руку.
— Потом.
Они стояли лицом к лицу — и слышали дыхание друг друга. Затем Женька медленно коснулся застежки на Женином джемпере. Она не двигалась, только опустила ресницы — и ждала. Он начал раздевать ее и делал это очень неловко и неумело, не в пример тому, как управлялся на кухне. И, тем не менее, его прикосновения заставляли ее тело трепетать от желания. Потом она сама помогла ему снять рубашку. Мгновение спустя они оказались на старенькой, продавленной тахте, покрытой клетчатым пледом. Женя покосилась было на дверь, за которой слышались шаркающие шаги, но тут прямо над ней возникли Женькины глаза, немигающие, как у кобры, и она позабыла обо всем…
…Домой Женя все-таки позвонила, но лишь в двенадцать. Вопреки ее ожиданиям, голос матери казался вполне спокойным.
— Это ты?
— Я. Прости, что так поздно…
— Ты у него? — перебила Ольга Арнольдовна.
— Да. Ты только не переживай понапрасну. Я утром приеду и весь день буду заниматься. Весь день. И ночь.
— Женя, я говорила с Любой.
— Зачем?
— Затем. Я позвонила ей узнать, с кем пропадает моя дочь. Я имею на это право, я много лет растила тебя одна. Мне было трудно. И я…
— Мам, не надо, я тебя прошу. Я все и так прекрасно понимаю. — Женя прикрыла рукой трубку. — И не вздумай слушать Любку. Не смей!
— Я уже послушала. И я в шоке. Ты не могла найти ничего более подходящего?
— Все! Спокойной ночи! — Женя надавила на «отбой».
Женька полулежал на тахте и смотрел на нее спокойно и внимательно. Скомканный плед валялся на полу. Она положила телефон, подошла, нагнулась, подняла его и аккуратно сложив, повесила на спинку стула.
— Что она сказала? — спросил Женька, отодвигаясь к самой стенке, чтобы дать ей место.
— Ничего хорошего. Любка уже успела наговорить ей всякого про нас. Тоже мне, подруга! — Женя сердито сверкнула глазами и улеглась рядом.
— Не хочешь иметь врагов, не заводи себе друзей, — философски заметил он и обнял ее.
— Мне не нравится это изречение!
— А мне нравится.
Она прижалась щекой к его щеке.
— Ты очень злой. Очень. Я даже не пойму, почему.
— Если бы ты жила, как я, ты бы тоже была злой.
— А как ты жил? — Женя снова невольно прислушалась к шагам в коридоре.
Она уже понимала, что скорей всего, тяжесть Женькиного характера обусловлена странностями его матери.
