– Что ты хочешь этим сказать? – не поняла Лариса.
– Только то, что пока ты спала ночью, какой-то гад свинтил с твоей старушки оба передних колеса, – он сочувственно посмотрел на вытянувшееся Ларисино лицо и прибавил: – Придется покупать. Я попробую заняться этим завтра.
– Не надо, – Лариса уже овладела собой, – завтра я куплю сама.
– Брось, Лара, к чему этот выпендреж? – Павел снял ботинки и прошел на кухню. – Это не женское занятие.
Значит, этим займется мужчина, – спокойно сказала Лариса, входя за ним следом. – Дать стремянку?
– Спасибо, я и с табуретки достану, – Павел влез на табурет и потянулся к дверцам антресолей, расположенных в стене над притолокой. – И что, достойный мужчина?
– Достойный для чего? – саркастически уточнила Лариса. – Для того, чтобы колеса поставить?
– Да нет, вообще.
– А это, прости, не твое дело, – Лариса улыбнулась, подошла к плите. – Хочешь кофе?
– Да нет, спасибо, – Павел уже вытащил с полки то, что искал: связка книг оказалась прямо под рукой. Он захлопнул дверцы антресолей, спрыгнул вниз, стряхнул пыль с верхнего переплета – Я пойду. Может, тебя подвезти?
– Нет.
– Ну, как знаешь, – он прошел обратно в коридор, не спеша натянул ботинки, распахнул дверь. – Ты сегодня какая-то странная. Давно это с тобой?
– Недавно, – сказала Лариса, глядя на него в упор и наслаждаясь ощущением свободы и независимости. Пройдено. Забыто. Ушло. И никогда больше не будет беспокоить. Пока, – она кивнула и, не дожидаясь, пока он захлопнет дверь, прошла в комнату.
В окно четвертого этажа хорошо был виден двор и красная Ларисина «ауди». Под ее днище кто-то заботливо подложил две аккуратные стопочки кирпичей. «Сволочи! – подумала Лариса, с грустью глядя на бедную обездвиженную машину. – Теперь придется брать частника, иначе на репетицию не успеть».
За спиной грянул телефон. Господи, ну кто еще с утра пораньше?!
– Але! – сердито сказала Лариса.
– Еще не уехала?
Она едва не подскочила. Наконец-то! Легок на помине.
– Ты откуда? Из дома? Где был весь вечер? Я тебе звонила.
– Нет, я не из дома, – Глеб слегка понизил голос. – А что, соскучилась?
– Еще чего! Очень надо!
– А я – да. Слушай, подхвати меня на машине у Садового кольца в районе Павелецкой. Через полчаса успеешь?
– Нет, не успею, – ехидно ответила Лариса, – у меня колеса свистнули, целых два. Так что придется тебе своим ходом, не обессудь!
– Елки зеленые! И как ты теперь?
– Как все. Возьму тачку.
– Ну, ясно. Тогда знаешь что, я слегка задержусь, ты Лепехову скажи, чтоб не волновался, я приеду обязательно, только чуть позже. Заберу из сервиса свою развалюху.
– Какую еще развалюху?
– Машину.
– А у тебя есть? – удивилась Лариса.
– Купил, как приехал в Москву, у одного знакомого. Всю конкурсную премию на нее грохнул, а она два дня покаталась и встала. Пришлось чинить. Вчера еще готова была, да я поленился забрать. А сегодня возьму, раз такое дело. Только, чур, до театра я, так уж и быть, доеду как-нибудь, а назад ты меня повезешь. Идет?
– Идет, – засмеялась Лариса, – смотри, осторожно, не грохни свой автомобиль. Москва – не Нижний Новгород.
– Все будет нормально, – успокоил Глеб, – сервис почти рядом с театром. До встречи!
– Счастливо!
Лариса повесила трубку и, подхватив сумочку, поспешила к двери.
9
Она все же опоздала, хотя и незначительно. Застряла в пробке на кольце. Водитель, молодой белобрысый парень, то и дело выключал двигатель, раздраженно поглядывая в окно на скопление машин.
Лепехов, однако, на Ларисино опоздание никак не отреагировал. Он был полностью поглощен сценой Спарафучиле и Маддалены. Той, в которой красотка уговаривает своего брата-бандита пощадить Герцога, а лучше убить вместо него первого встречного, кто войдет к ним в дом.
– На сцене стоял необъятных размеров стол. За ним, понурившись, сидел Саприненко – Спарафучиле, с ног до головы закутанный в черное. На столе в весьма фривольной позе полулежала Мила. Лепехов носился вокруг них взад-вперед, то приседая на корточки, то, наоборот, вытягивая шею и поднимаясь на цыпочки. Он сильно смахивал на фотографа, получившего возможность сделать уникальные кадры.
Зина тихонько наигрывала аккомпанемент, Мила и Костя подавали свои речитативные реплики, которые Лепехов то и дело прерывал своими указаниями.
– Мила, руку! – просил он, приближаясь к столу справа. – Руку подними. Выше, еще выше! Вот так, хорошо. Костя, не веселись! Тебе деньги заплачены за убийство, ты честный бандит, ты должен их отработать! Просьба сестры для тебя – что острый нож. А ты ухмыляешься, как придурок!
– Так он и есть придурок,.– возразил Саприненко, прерывая пение. – Бандюга, что с него взять!
Э нет, – запальчиво заспорил Лепехов. – Это нынешние бандиты сплошь придурки бритоголовые. А в те времена профессия наемного убийцы была не из легких и требовала недюжинного ума. Трудно свой хлеб добывал человек и репутацией опять же дорожил! Вот так, Костик. Поэтому давайте все сначала, и посерьезней. Мила, старайся быть поэротичнее.
Мила со стола поглядела в зал на вошедшую подругу, и скроила такую физиономию, что Лариса невольно прыснула. И тут же увидела Артема. Он сидел у самой сцены в первом ряду и, обернувшись, смотрел на нее. Смотрел спокойно и внимательно, точно чего-то ожидая. Лариса вспомнила, как нахально профилонила вчера их репетицию, и ей стало стыдно. Сама она не помнила, что плела Артему по телефону, ведь рядом стоял Глеб и шептал ей на ухо всякую чепуху.
Она потихоньку, стараясь ступать бесшумно, пробралась к первому ряду, поздоровавшись с Артемом, села рядом.
– Ты еще не пел?
– Еще нет, – он улыбнулся. – Кажется, Костян сейчас Мишу укокошит. Он его достал с этой бандитской честностью до печенок, вся сцена на три минуты, а они репетируют полчаса.
Саприненко действительно злился. Он больше не улыбался, а угрюмо смотрел куда-то вбок, мимо Милы, тщетно воссылающей ему свои мольбы о пощаде Герцогу.
Лариса собралась было тихонько засмеяться, но вдруг остановилась, пораженная тем, что увидела на сцене. Перед ней действительно был Спарафучиле. Не примитивный бандит-качок, а страшный наемный убийца, углубленный в себя, усталый, непоколебимый. С потемневшим, каменным лицом, сгорбившись, он восседал за столом, вполуха внимая просьбам Маддалены.
Воистину Лепехов был гениален и знал, чего хотел. Кажется, и Корольков заметил трансформацию Саприненко, молча глядел на сцену, не говоря больше ни слова.
