Лариса в изнеможении опустилась в кресло перед зеркалом. Налила себе воды из графина, достала щетку, расчесала спутавшиеся волосы.
Послышался звонок к началу второго действия. В коридоре раздались быстрые шаги, и в гримерную влетела запыхавшаяся Мила.
– Идем, Артема послушаем. Он сейчас начинает.
– Я попозже подойду, – Лариса сделала глоток из стакана, – иди одна.
– Не хочешь? – Мила осуждающе поджала губы. – Мы вас с Глебом слушали всей труппой.
– Да, я понимаю. Говорю тебе, сейчас приду. Через пару минут.
– Смотри, не пропусти свой выход, – Мила, пожав плечами, исчезла.
Лариса сидела в оцепенении, машинально сжимая в одной руке щетку, а в другой стакан с водой. Конечно, надо идти, слушать Артема. Второе действие – самое сильное во всей опере. И роль Риголетто – самая главная. Лариса так за все репетиции и не удосужилась послушать сольную сцену Артема целиком – то болтала с Глебом, то выходила из зала отдыхать, то повторяла свою партию.
Надо идти, тем более что сразу за арией Риголетто следует второй выход Джильды.
Но идти нет сил. До Ларисиного слуха донеслась приглушенная музыка. Действие началось. Прикрыв глаза, Лариса в деталях представляла себе, что сейчас происходит на сцене.
Риголетто напевает свою знаменитую песенку с беззаботным ритмом, но написанную в миноре, таящую в себе боль и горечь. Он ходит по покоям Герцога в надежде разыскать хоть какие-нибудь следы похищенной дочери.
«Ну, что нового, шут?» – дразнит его один из приближенных Герцога.
«Пожалуй, то, что вы глупей сегодня!» – отвечает Риголетто.
«Ха-ха-ха!» – смеются придворные. Риголетто продолжает свои поиски…
…Надо встать и идти! Сейчас начнется ария…
Оркестр заиграл решительное и страстное вступление. «Ну давай же, давай! – уговаривала себя Лариса. – Поднимайся с этого кресла».
Время уходит. Пока она пройдет коридор, Артем уже закончит. Нужно скорее.
Руки и ноги налились такой тяжестью, что казалось, будто они стали свинцовыми. За дверью послышался шум и голос Иры Смакиной, приближаясь, встревоженно произнес:
– Где Лара? Лариса! Где ты?
– Я здесь, – крикнула Лариса в коридор и не узнала своего голоса.
– Быстрее! – Ира появилась на пороге, лицо ее раскраснелось, глаза взволнованно смотрели на Ларису. – Тебя все ищут. Ария кончается. Что случилось? Ты плохо себя чувствуешь?
– Уже нет, – Лариса вышла из артистической.
Ира быстро шла, почти бежала по коридору к выходу на сцену. Лариса невольно прибавила шагу вслед за ней. Она успела как раз в тот момент, когда за кулисами воцарилась секундная пауза. И тут же оркестр грянул бравурный пассаж.
– Давай! – Ира легонько подтолкнула Ларису, и та выбежала на сцену, навстречу Артему.
– Джильда!
– Отец мой!
Они стояли друг напротив друга, и Лариса снова, как и вчера, читала в глазах Артема участие и понимание. Но если она ничего не сказала ему тогда, когда они были одни, что можно сделать сейчас, под ярким светом прожекторов, на виду у полного зала?
– Прочь все ступайте! И если Герцог ваш войти сюда посмеет, пусть за судьбу свою страшится! – Речитатив Риголетто звучал на одной низкой ноте, и в нем слышалась такая скрытая сила, что у Ларисы на мгновение дух захватило. Она снова перестала различать, где опера, а где ее собственная жизнь.
Артем поглядел вслед удалившимся придворным, затем приблизился к Ларисе и спел:
– Правду! Только правду!
Гобой начал простую, безыскусную мелодию – тему печальной арии-исповеди.
Она расскажет ему все! Именно здесь, на сцене! У нее нет больше сил держать в себе весь этот ужас и нет никого на свете, кто бы выслушал ее, вот так, глядя в глаза. Он должен понять ее и помочь!
В храм я вошла смиренно
Богу принесть моленья,
И вдруг предстал мне юноша,
Как чудное виденье…
Она перестала видеть зал, лица в нем, напряженно глядящие на сцену. Перестала видеть самого Артема, не слышала оркестр, тихо играющий сопровождение к ее мелодии. Перед глазами Ларисы одна за другой мелькали картины недавнего прошлого: вестибюль театра, лестница, на лестнице – улыбающийся Глеб. Темные волосы, светлая рубашка. Дальше, безо всякого перехода – серый «опель», красные крабьи глаза, торчащая кверху острая антенна. И снова Глеб, его белозубая улыбка, он спускается сверху, подходит все ближе, ближе…
– «Хоть уста молчали, но взгляд открыл любовь мою».
Артем внезапно покинул место, где он стоял, и встал почти вплотную к Ларисе, загораживая от нее зал. В тот же момент она почувствовала соленый привкус на губах и поняла, что плачет. Артем не загораживал зал от Ларисы, он закрывал от зрителей ее мокрое от слез лицо.
Голос у Ларисы срывался. Она слышала, как противно дребезжат высокие ноты. Это место всегда выходило у нее без особого труда, хотя считалось одним из самых сложных в партии. Теперь же Лариса думала об одном: как допеть до конца, не запоров всю вторую часть арии. Ей не хватало дыхания, и она судорожно стала брать его не в тех местах, только бы дотянуть, не замолчать посредине сцены.
Потом она поняла, что все старания бесполезны. Арию еще кое-как можно спасти, но дуэта, идущего вслед, ей не осилить. Надо как-то подать знак Артему, чтобы тот не начинал дуэт. Пусть сцена закончится прямо сейчас, хоть это, конечно, черт знает какая чепуха и безобразие.
Лариса сделала шаг по направлению к кулисам. Затем еще шаг и еще. Кажется, Артем понял ее, потому что тоже стал отступать, отходить в глубь сцены. Хорошо бы еще, чтобы этот «замечательный» замысел каким-то образом подхватил дирижер, ничего не подозревая, машущий себе палочкой в своей оркестровой яме!
Однако ничего уже изменить было нельзя. С трудом допев последнюю ноту, Лариса прошмыгнула за кулисы, к которым успела подобраться вплотную, и опрометью бросилась в гримерную. Она больше не сдерживалась, и слезы текли по ее щекам в три ручья, безжалостно уничтожая так тщательно наведенный макияж.
Вот она, заветная дверь! Главное – поскорее защелкнуть задвижку, чтобы никто не вошел следом. Интересно, действие кончилось или оркестр еще играет заключение? А впрочем, ей теперь это совершенно неинтересно. Все равно! Она даже не знает, как выйдет отсюда, куда пойдет, что станет делать…
Дверь, которую Лариса так и не успела запереть, широко распахнулась. Артем молча отодвинул Ларису в сторону, зашел в комнату, затем аккуратно повернул колесико замка. Несколько мгновений они в упор смотрели друг на друга. Затем она прижалась к его груди и громко, в голос разрыдалась.
Он ничего не говорил, только тихонько гладил ее по волосам. Потом, дождавшись, пока Лариса немного успокоится, утихнет, осторожно отстранился, оглядел ее распухшее, покрытое черными разводами лицо, чуть насмешливо покачал головой:
