Беда была в том, что Артем не был уверен, так ли он хочет Ларисиного внимания. Она отличалась от хористок и тех девчонок, которые были у него до сих пор, отличалась, как небо и земля. Она была нужна ему, необходима, желанна, и в то же время он опасался нарушить самим установленное табу на серьезные отношения с женщиной. Ее неуловимая похожесть на Аню одновременно манила Артема и отталкивала. Кроме того, он отчаянно боялся своего сна. Пожалуй, сон страшил его больше всего.
Можно ли вклиниться в чужое счастье, разбить его, чтобы потом близкий человек стал свидетелем кошмаров, являющихся к тебе из прошлого?
Артем ответил на этот вопрос отрицательно. На некоторое время после того вечера между Ларисой и ним возникла неловкость, которая потом постепенно прошла. И все стало как обычно.
Они спели в «Богеме», в «Чио-Чио-сан», еще в пяти-шести спектаклях, из которых совершенно потрясающим получилась «Аида». Так прошло два года, и неожиданно тайное желание Артема начало осуществляться.
Как-то, вскоре после «Аиды», Лариса явилась на репетицию непривычно мрачная и молчаливая, с припухшими глазами. Это заметила сразу почти вся труппа, для которой Лариса была олицетворением выдержанности и неизменного оптимизма.
Партию она пропела, как всегда, профессионально, но вяло и отстраненно, в перерыве молча курила, хмуро глядя мимо Артема, в сторону.
Он спросил, что случилось. Она ответила, что ничего, просто голова с ночи разболелась, и Артем прекрасно видел, что это ложь. Никогда у нее не болела голова, она была сильной и выносливой и, когда другие падали от усталости, могла запросто продолжать петь, отрабатывать нужные движения, ни словом, ни жестом не выдавая своей усталости.
Нет, головная боль тут была ни при чем. Тем более такие Ларисины приходы в театр начали повторяться, сначала редко, потом все чаще. Она даже стала опаздывать, а после репетиций почему-то уже не так торопилась выбежать на крыльцо первой. Улыбалась теперь она гораздо реже, и некогда сияющие ее глаза оставались во время улыбки печальными и обиженными.
Девочки узнали первыми и растрезвонили всей труппе причину возникших в Ларисе перемен. Оказывается, на «Аиду» приходили мужнины друзья и партнеры по бизнесу, и спектакль им резко не понравился. Вернее, не сам спектакль, а жена их приятеля, в трех картинах появляющаяся на сцене практически без одежды. Павел давно и сам не был в восторге от работы Ларисы в «Опере-Модерн», а тут слова коллег и вовсе настроили его решительно и непреклонно. Одним словом, он устроил Ларисе скандал, заявив, что с пением у Лепехова пора завязывать. Сколько та ни пыталась доказать, что работа – это работа и никакого отношения к личной жизни она не имеет, Павел был непробиваем. В семье начались непрерывные ссоры, он упрекал Ларису во всех смертных грехах, пеняя ей на то, что обнаженка на сцене для нее главнее их совместного счастья и любви.
Надо сказать, Ларисины неприятности были довольно типичными для работающих в труппе Лепехова. Среди солистов лишь очень малая часть имела семьи – близкие люди плохо выдерживали специфику пения в «Опере-Модерн», начинали ревновать, стыдиться, и дело кончалось разводом.
Лариса держалась долго, больше года. Тщетно боролась за свое право быть свободной и одновременно любимой. Иногда она обсуждала свои проблемы с Артемом, но что он мог ей посоветовать? Бросить мужа, обречь себя на богемную, безалаберную, шумную жизнь, какую вело большинство в труппе? Он, как никто другой, знал, что кроется за этой блестящей, яркой суетой, видимым успехом, веселой свободой: тоска и одиночество вечерами, случайная, хмельная любовь, горькое пробуждение по утрам рядом с чужими тебе людьми.
Правда… правда, все могло быть не так. Если бы только он решился, смог бы снова заставить себя жить, чувствовать, надеяться на будущее.
Решиться Артем не мог и оттого молчал, сочувственно кивая головой в ответ на ее жалобы.
Через год все пришло к логическому концу. Они с Ларисой сидели в буфете во время перерыва, разговор шел о каких-то пустяках. Она рассеянно помешивала ложечкой в чашке кофе, кивала на слова Артема, улыбалась краешками губ. И вдруг сказала просто, буднично и безо всякого перехода:
– Знаешь, Павел уходит.
– Откуда уходит? С работы? – переспросил Артем на всякий случай, хотя у него не было ни капли сомнений в смысле сказанного.
– От меня, – она отложила ложечку, подняла на Артема глаза. В них блестели слезы. – Или я сегодня же напишу заявление об уходе из театра, или завтра он уедет и подаст на развод, – она усмехнулась, слегка запрокинув лицо вверх. – Что скажешь?
– Не знаю, – пожал плечами Артем. – Если бы на моем месте был Мишка, он бы точно посоветовал разводиться. А я…
Он понимал, что это шанс, уникальный шанс, который благосклонно дает ему судьба. Когда, как не сейчас, в эти минуты, он мог начистоту поговорить с Ларисой, сказать, что понимает ее и принимает такой, как есть, что с ним она может беспрепятственно продолжать заниматься любимым делом. Пусть разводится, потому что любовь, отказывающая в доверии, это не любовь.
Он был уже готов повторить эти мысли вслух, но внезапно сказал:
– Я думаю иначе. Ты не должна расставаться с мужем.
Это говорил не он, не Артем. Кто-то запуганный, раздавленный внутри него, кто-то жалкий, с кем трудно было себя отождествить. И все-таки это был именно он.
– Я знала, что ты так скажешь, – она спокойно смотрела на него, и глаза ее уже были абсолютно сухими. – Но вообще-то я все решила. Я остаюсь, – она коротко, твердо пристукнула ладонью по столику, точно накладывая невидимую резолюцию на свое решение, и Артем заметил то, что почему-то не замечал весь сегодняшний день: ее безымянный палец был пуст, колечко с бриллиантом исчезло.
Она действительно развелась с мужем и кольца больше не носила. Артем видел, как она меняется день ото дня, и его охватывала тоска.
Лучистый, доверчивый некогда взгляд теперь стал холодным, улыбка – чуть ироничной. Пела она все лучше и лучше, но и в пении ее сквозил все тот же холодок и даже некоторая надменность.
Однажды она приехала в театр на машине, той самой, на которой ее раньше встречал Павел. Легко и точно, как бильярдный шар в гнездо, направила «ауди» в узкий зазор между двумя соседними машинами, остановилась, вышла с гордо поднятой головой, красивая, неприступная.
Почему-то Артем чувствовал себя виноватым за этот новый Ларисин облик, за ее насмешливый прищур глаз, из которых ушло сияние. Вскоре он увидел, как она садится в машину с театральным художником, Вадимом Онуфриевым, потом, всего спустя месяц, его заменил скрипач из оперного оркестра.
Все было так, как в его сне, когда смотришь и не можешь шевельнуться, не в силах что-либо изменить. В конце концов Артем решил, что так даже к лучшему, что Ларисе давно пора повзрослеть, избавиться от детских иллюзий о вечной любви и преданности, взглянуть на вещи трезво и без лишних сантиментов. Он совсем успокоился и был несказанно удивлен тому, какую реакцию у него вызвало появление в труппе Глеба.
