– О! – говорю я, увидев, как он просто сидит, глядя куда-то перед собой. – А разве тебе не нужно уходить?
Но он не отвечает – только смотрит на меня, словно смертельно раненный зверь, случайно заскочивший в дом.
Наверное, мне следовало почувствовать беспокойство, волнение, но, по правде говоря, я всего лишь ужасно раздражена. Последние месяцы мы жили по молчаливой договоренности: я ухожу на работу днем, а он вечером, когда я возвращаюсь. И вот сейчас он здесь, в мое время, а мне это совсем не нужно.
Тем не менее я сажусь в кресло и жду.
– Нам нужно поговорить, – произносит он на конец.
Вот он, этот разговор, которого мы избегали многие месяцы. Мне становится не по себе, и все же я чувствую какую-то веселость и даже спокойствие.
– Хорошо, – соглашаюсь я. – Начинай.
Потом длится еще долгая пауза, пока он смотрит на меня, и, когда он начинает говорить, в голосе его звучат обвинительные нотки.
– Ты стала другой. Ты изменилась. У меня такое чувство, будто я сделал что-то не то, но я не знаю, что именно. Что я сделал неправильно, Луиза? Что я сделал неправильно?
Я делаю глубокий вдох.
– Ты прав, я действительно изменилась. Но это и хорошо. Ты ведь, несомненно, это заметил, не так ли?
– Я заметил только, что теперь ты больше озабочена своей внешностью.
– Так это же хорошо! Я выгляжу лучше, чем когда-либо, и ты должен гордиться мной!
– Раньше ты нравилась мне больше. С тобой легче было находиться рядом.
– Хочешь сказать, я была менее требовательна?
– Нет, менее тщеславна и не так поглощена собой.
Разговор принимает неприятный оборот. Я чувствую, что меня задевает каждое произнесенное им слово. И мне с трудом верится, что это тот самый мужчина, с которым я жила всего шесть месяцев назад.
– А ты знаешь, что людям вообще свойственно меняться? – напоминаю я. – Меняться – это хорошо. А ты просто привык ко мне, и тебе было наплевать, как я выгляжу. Если говорить правду, то я больше нравлюсь тебе, когда нахожусь в подавленном состоянии. Но дело в том, что я больше этого не хочу. Я не хочу всю жизнь прятаться, стыдиться самой себя и вечно извиняться за саму себя. Я имею право выглядеть хорошо и быть счастливой. Я имею право измениться. – Я вся дрожу от возмущения, и голос мой гоже дрожит. – В конце концов, проблема-то даже не в том, что я меняюсь. Я считаю, что настоящая проблема в том, что мы больше не хотим одного и того же.
– Чего именно мы не хотим? – Голос его звучит подавленно.
– Чего?.. Ну, не знаю… Всего! Ну, например, мы не собирались заводить детей. Так? Чем же тогда нам остается заниматься? Сидеть в этой вот квартире, охотиться за правильным абажуром и стареть?
– Неужели это действительно так плохо?
Он просто не может понять.
– Да! Да, это именно так плохо! Неужели ты сам не видишь, как это плохо – сидеть здесь вдвоем, как два пенсионера, не испытывая ни радости, ни удивления, ни страсти, ни надежды, а просто ждать смерти? Неужели тебе не приходит в голову, что это плохо?
На мгновение мне кажется, что он сейчас расплачется, и, когда он начинает говорить, голос его звучит хрипло.
– Ты действительно так представляешь нашу с тобой жизнь? Ты действительно так думаешь? Что мы похожи на двух пенсионеров?
Я знаю, что своими словами причиняю ему боль. Но если сейчас мы не поговорим честно, то не сделаем этого никогда.
– Да, именно так я и думаю.
Он сидит неподвижно, обхватив голову руками. Тишина давит, становится невыносимой. И вдруг он бухается на колени, и я с ужасом наблюдаю, как он движется через комнату и останавливается на коленях передо мной.
– Мне следовало сделать это раньше, Луиза. Прости, я был таким эгоистом!
Он смотрит на меня снизу вверх, глаза как два огромных озера. Мне становится дурно.
Он опускает руку в карман и достает оттуда крошечный полиэтиленовый мешочек.
– Возможно, нам не хватало страсти… И я не слишком хорошо умею показать тебе, насколько ты важна для меня. Прости! Я хотел бы наверстать упущенное. – С этими словами он кладет полиэтиленовый мешочек мне на колени.
Там среди прозрачной пустоты лежат три маленьких цветных камушка. Все это выглядит как-то нереально, я даже не могу понять, как мы перешли от обсуждения своей личной жизни к этому странному, неестественному предложению.
– Я купил их на Хэттон-Гарден. Мы могли бы сделать тебе из них колечко.
Наверное, мне следовало что-то сказать – изобразить удивление или радость, но я просто смотрю на мешочек, не в силах сформулировать хоть какую-то внятную мысль, и не испытываю ничего, кроме потрясения и отвращения.
– Луиза, смотри… я стою перед тобою на коленях… Я понимаю, что у нас были трудности, и… – Он опускает глаза в пол в выразительной паузе, и вдруг я ловлю себя на неприятной мысли, что он все это отрепетировал. – Я хочу, чтобы ты взяла это и знала, что я люблю тебя и прошу у тебя прощения.
Он снова устремляет на меня взгляд.
Теперь вроде бы моя очередь. В голове у меня что-то стучит и пульсирует, внутренний голос кричит мне: «Ну скажи что-нибудь доброе, что-нибудь примирительное!» Но, когда я открываю рот, слова мои звучат холодно и отчужденно:
– Что именно я должна взять? Какие-то цветные камушки в мешочке?
Он смотрит на меня, жалобно моргая.
– Ведь это не кольцо, не так ли?
– Да. Но… его можно сделать.
– Его нельзя сделать. Что это за камни?
Он качает головой.
– Я не знаю названий.
И тут я наконец-то нахожусь, делая нечто совершенно неожиданное, – я протягиваю ему мешочек обратно со словами:
– Почему бы тебе не встать?
Он смотрит на меня в полнейшем изумлении.
– Луиза, пожалуйста!
– Пожалуйста что?
Меня вдруг переполняет злость. Мне хочется, чтобы он встал с пола. Я больше не хочу быть участницей этой загадочной клоунады. Для меня это все оскорбительно – и эти камни, и эти его речи.
– Зачем ты это делаешь? – вопрошаю я. – Зачем ты делаешь это сейчас?
– Я… я делаю это, потому что не хочу, чтобы ты уходила.
– Зачем?! – продолжаю пытать его я. – Какая разница, останусь я или уйду?
Он по-прежнему стоит на коленях и смотрит на меня.
– Скажи честно, ведь я на самом деле тебе не нужна. Так? Ведь тебе не хочется прикасаться ко мне?
– Мне хочется прикасаться к тебе, – говорит он, отводя глаза.
