— Ага, — улыбается он. — Знаю.
* * *
Я рассказываю ему немного о папе и о том, как он ушел от нас. Луи зевает и кивает, словно уже тысячу раз слышал эту историю.
— Если хочешь знать мое мнение, он не очень походил на настоящего игрока, — говорит он, жуя очередную конфету.
— Не знаю. Он выигрывал иногда. Вроде был игрок как игрок.
— Видишь ли, — Большой Луи склоняется ко мне, — любой дурак кажется на уровне, когда выигрывает. Проигрывать — вот что надо уметь.
— Не понимаю. Что такого хитрого в том, чтобы проиграть?
— Это целое искусство, — торжественно произносит Луи. — Надо уметь справляться с этим. Надо уметь с достоинством выйти из игры. Надо уметь подвести черту под проигрышем и переварить его, иначе он будет жрать тебя изнутри подобно паразиту и проест тебе все кишки. А потом примется за душу.
Похоже, Луи знает, о чем говорит.
— Во всяком случае, — он меняет тему разговора и беспокойно ерзает в кресле, — я могу порекомендовать тебе пару сайтов и журналов, но, если ты серьезно хочешь его найти, лучше просмотри большие турниры. Мировую серию, например.
— В Лас-Вегасе?
— Угу. Игроки собираются на нее со всего света. Тысячами. В мае каждого года. Любители, профессионалы, полусумасшедшие — все типы игроков, какие можно себе представить. Есть даже чисто женские турниры. Чтобы дамам было чем заняться, пока они ждут своих мужей. Если они, конечно, не умеют вязать.
— А как дело обстоит здесь? — Я не обращаю внимания на его комментарии и протягиваю ему еще конфетку.
— Понятия не имею. Я никогда не играл за пределами Штатов, и мне не за что зацепиться. У меня были друзья, которые полжизни провели за игрой по всей Европе и Азии, а я лично не видел необходимости лететь куда-то, чтобы найти партнеров. Они у меня и так были. Кроме того, мне не хотелось оставлять Маленького Луи одного надолго. Собачка приносила мне удачу.
— Она была с тобой, когда ты играл?
— Всегда. Рено, Атлантик-Сити, Туника, игорные дома на кораблях вдоль Миссисипи. Говорю тебе, эта такса ни разу меня не подвела. Никогда. Блеф она чуяла за версту.
— Ясно. И что собачка при этом делала?
— Ничего.
— Как это?
— Ничего. Просто вид у нее делался немного другой. Надо было ее хорошо знать, чтобы заметить. Тем не менее, — продолжает Луи, — я знаком с несколькими английскими игроками, может, они как-нибудь тебе помогут. Как игроки они почти все говно, но английская сцена им хорошо знакома.
— А в Англии имеется целая сцена?
— Разумеется, имеется. Не такая большая, как в Штатах, но это потому, что вы лохи.
— Кто лохи?
— Вы, англичане. За исключением одного-двух, все вы задницы, если речь идет об игре.
Я прячу лицо в ладонях.
— А как насчет тебя? — Луи не в силах понять, что это со мной. — Ты-то какую игру предпочитаешь? Наверное, что-нибудь тупое типа «сумасшедшего ананаса»
[27]
или карибского стад-покера. Женщины любят такие игрушки в духе Микки-Мауса.
— Нет, — говорю я. — В данный момент я не играю ни в какие игры.
— А почему нет, позволь спросить?
— Не знаю. После всего того, что случилось с моим папой, я подумала…
— Ну да, — Луи принимается за последнюю конфету, — понимаю. Ты боишься, что тебя тоже затянет.
15
Большой Луи искоса наблюдает, как я грызу ногти. Он будто оценивает меня. Белки налитых кровью глаз кремового цвета, он тяжело дышит, и что-то внутри него сипит и щелкает. Большой Луи впитывает мою беду, словно губка, и мне очень неуютно под его взглядом. Он молчит, барабанит пальцами по коробке из-под конфет, теребит пакет из-под огурцов и изредка вытирает рот краешком свежевыглаженного носового платка.
— Сколько же тебе было, когда он от вас ушел? — наконец спрашивает Луи.
Я вынимаю пальцы изо рта.
— Десять лет.
Некоторое время он переваривает мой ответ.
— И за все это время никаких известий?
— Нет, — отвечаю я. — Никаких.
— А как насчет его родственников? С ними он связывался?
— Его родители умерли. Где-то в Ирландии имеется какой-то странный кузен, но он с ним никогда не был близок. А так — ни братьев, ни сестер. Он был единственный ребенок.
— Как ты?
— Да. А ты откуда знаешь?
Большой Луи пожимает плечами. Смешной вопрос.
— Послушай, — он поудобнее устраивается в кресле, — а что, если он тебе не понравится, когда ты его разыщешь?
— Не знаю. Я как-то не думала об этом.
— Что, если он спился? Или сделался вором? Или стал таким же жиртрестом, как я?
— Для меня это неважно.
— Неважно?
— Да. Это не имеет значения.
— Ты, наверное, думаешь, это так романтично: папа бросил всех, чтобы сколотить состояние за карточным столом?
Меня выводит из себя, что он повторяет слова Фрэнка, и я отвечаю довольно резко:
— Нет. По-моему, это совсем не романтично. По-моему, это безумие.
— По-моему, ты все еще злишься на него, — невозмутимо произносит Луи.
— Да, — говорю я. — Конечно, злюсь.
— Так, может быть, он догадывается об этом. Может, он не хочет, чтобы ты видела, во что он превратился, не хочет, чтобы тебе было стыдно за него.
Я беру куртку и говорю, что мне, пожалуй, пора.
— Не уходи. — У Луи шелковый голос. — Гости заглядывают ко мне не каждый день. Побудь еще немного.
— Мне надо идти. У меня дела.
— Еще полчасика, — просит он. — Заодно поможешь мне прибраться. К тому же я хочу показать тебе кое-что. Тебя заинтересует, вот увидишь.
Минуту я стою в задумчивости, затем опускаюсь на стул. Не знаю, что заставляет меня торчать с этим страшилищем в его закупоренной клетке, парящей где-то на подступах к небесам, — но я остаюсь. Мне выдают запасную пару резиновых перчаток — целые стопки их лежат под раковиной, — и мы вместе отмываем с тарелок уксус и стряхиваем с дивана несуществующие шоколадные крошки. Когда с уборкой и мытьем посуды покончено и осталось только смыть с рук моющее средство, Большой Луи указывает на узкую дверь в прихожей.
— Это стенной шкаф, — изрекает он. — На первой полке лежит стопка фотоальбомов. Достань их мне, а я пока приготовлю чай с лимоном.
* * *
