И Москалев успокоенно отвернулся и тоже принялся смотреть на Наташу.
…Глаза ее пробегали невидимые строки и тускнели. Из них уходила жизнь. Лицо ее — это было заметно в свете софитов — бледнело.
Отложив письмо, она не вскрикнула, не закрыла лицо руками, не упала в обморок, а взяла «из стоящего в углу комнаты ведра мокрую тряпку», тщательно, так, что побелели суставы пальцев, выжала ее и принялась мыть полы. В ее монотонных движениях чувствовалась какая-то ярость.
Москалев опять покосился на Веригина и увидел на его физиономии то же выражение, которое, он знал, бывает у него самого, когда он сильно захвачен чьей-то работой на сцене.
Он был весь в напряжении.
В зале стояла мертвая тишина.
Было ощущение, что на сцене, нет, в комнате неизвестной женщины происходит ее безмолвное сражение с каким-то огромным, изо всех щелей сочащимся ужасом. Наташа скоблила и мыла пол, обходя стол, на котором «белело письмо», все время оказываясь к нему спиной.
Москалев хлопнул в ладоши. Этюд был закончен.
— Подойди, пожалуйста, ближе, — прозвучал голос Веригина.
Наташа, будто проснувшись, подошла и встала на краю авансцены.
— Как тебя зовут?
Наташа перевела взгляд на Москалева.
— Это я их запугал, — объяснил Москалев, — артистов своих… Не велел им разговаривать с киношными режиссерами.
— Так как твое имя? — терпеливо повторил Веригин.
— Наташа.
— Будешь у меня сниматься?
Наташа снова бросила взгляд на Москалева.
— Не сейчас, позже… Сейчас мне средства не выдают, — продолжал Веригин, обращаясь уже к Москалеву. И снова обернулся к Наташе: — Ну так как, будешь?
— Будет, — угрюмо ответил за Наташу Москалев.
Глава 6
Бред первых поцелуев, горячих ласк подхватил Наташу, как река с бешеным течением. Долгое время их отношения были церемонно-целомудренными, «духовными», на чем особенно настаивал Виктор.
Ведь слишком многое им надо было выговорить друг другу, перейти ту долину небытия, когда они еще не были знакомы и не подозревали о существовании друг друга. Полгода во время нечастых встреч они без умолку разговаривали — обсуждали любимые книги, строили планы на будущее, рассказывали каждый о своем детстве, иногда просто умолкали и погружались в какую-то тихую, созерцательную радость. Осторожно обнимались, гладили друг другу волосы, Виктор любил расплетать косу и любоваться Наташей с распущенными волосами.
Но однажды на даче их как будто ураганным ветром кинуло друг к другу, и с той поры Наташа все время чувствовала себя полупьяной от счастья.
Это был период сплошного наваждения.
Она с сонным лицом сидела на занятиях по истории театра и слушала, как преподаватель, крашеный старик, темпераментно, повествует об Ибсене, но душа и тело ее находились в другом измерении.
Прежде между встречами с Виктором она жила тем, что вспоминала их разговоры, выражение его лица, глаза, а теперь она все время ощущала его пальцы на своем теле.
Пальцы, которые пробегали по ее коже с такой нежностью и точностью, как персты флейтиста. Все ее существо, как шелковая ткань, струилось под этими пальцами, которые все о ней знали и действовали с вкрадчивой нежностью. Сначала они только осторожно гладили ее лицо и шею, затем его рука робко, просительно перемещалась на грудь, а уж дальше Наташа, обезумев от нежности, сама была готова подставить все свое тело под тепло его ладоней, как под струи весеннего дождя.
Он шептал, раздувая своим жарким шепотом ее волосы:
— Ты даже не представляешь, какая ты на самом деле… Это я знаю, я! Ты чудо… Как это все удивительно! Тело обожаемой женщины всегда кажется огромным, как вселенная, а у тебя все такое маленькое: грудь, ушко, руки…
Их одежда стала мучить Наташу, как будто была сшита не из ткани, а из какого-то жгучего, пропитанного ядом материала, который хочется сорвать, чтобы кожа, живая кожа распласталась по коже, чтобы их не разделяли ни нитка, ни воздух — ничто.
— Виктор, я хочу, чтоб между нами было все-все, — как-то, не владея собой, пролепетала она.
Его пальцы как будто перебежали на другую клавиатуру, не страсти, но тихой, доверчивой нежности.
— Подождем еще немного, — выдохнул он. — Ты девушка, мне страшно брать на себя такую ответственность…
— Какую? Ведь мы все равно поженимся!
— Да-да, — рассеянно произнес Виктор, и она почувствовала, что теперь его ласки сделались отстраненными. Он как будто утишал бурю, которую сам же и вызвал.
Сколько так могло продолжаться! Наташа в состоянии близком к безумию сдала летнюю сессию и уехала домой.
Разлука их не была бы такой невыносимой для нее, если б она могла писать Виктору и получать послания от него.
Но он на два месяца завербовался в какую-то научную экспедицию на Горный Алтай, от стоянки которой до ближайшего почтового ящика, как выразился Виктор, было два дня перехода через горы на ишаке.
Если б она могла отправить ему вдогонку все слова любви, которые рождались в ней, особенно ночами, когда яростно светили звезды и редкие облака проплывали сквозь них, как небесные письмена… Она переворошила бы весь словарь страстных признаний, в сущности нищий и убогий словарь, и сотворила бы его заново.
Катя, заглянувшая в родные места всего на три недели, сразу заметила состояние опустошенности, в котором пребывала ее подруга.
— Милая моя, дела твои плохи, — констатировала она, приглядевшись к Наташе. — Что с тобой творится?
Наташа попыталась легкомысленно усмехнуться, но губы ее как будто свело судорогой.
— В кого ты на этот раз навеки влюблена? — не на шутку вцепилась в нее Катерина. — Говори, у тебя все на лице написано.
— Если написано, зачем спрашиваешь? — буркнула Наташа.
— Хочу знать подробности. Имя, фамилия, возраст… Постой! Это не тот ли микробиолог, из-за которого у тебя сверкали глаза, как у мартовской кошки, в прошлом ноябре?.. Ты вроде говорила, что завязала с ним…
Наташа вдруг расплакалась.
— Эти слёзы можно считать положительным ответом, — вздохнула Катя. — Ну так что? Он тебя бросил?
— Нет! — закричала Наташа. — Как ты могла подумать?!
— Так, — спокойно продолжала Катя. — Если не бросил, когда же свадьба? Или он планирует вечное предсвадебное состояние?
— Ничего он не планирует, — разозлилась Наташа.
Еще лучше, — протянула Катя. — Если он ничего не планирует, значит, того и гляди, ты родишь без мужа… Поверь мне, дорогая моя, этот парень что-то темнит… Поверь моему нюху…
— Не смей говорить о нем в таком тоне, — почти грубо сказала Наташа.
