— Да… но ведь мы счастливы. А она по какой-то причине несчастна. Мне ее жаль. Я надеюсь, ты будешь добр к ней.
— Говорил ли тебе кто-нибудь, что ты прекрасный, сострадательный врач?
— Только ты, когда я зашивала тебе палец.
Бет мерила шагами кабинет, мельком поглядывая на диаграммы и проекты, и пыталась определить смысл реакции Джона. Она была слишком измучена и смущена, чтобы толком проанализировать его поведение.
Не в силах успокоиться, она вошла в музыкальную комнату. Бет обычно избегала туда заходить, потому что там стояло большое пианино, старое, расстроенное и потускневшее. Оно осталось от прежних хозяев. Джон не проявлял к нему интереса и не реставрировал, как ни настаивала Бет.
Бет остановилась в дверях. Пианино было выдвинуто на середину комнаты, полностью обновленное. Бет медленно провела ладонями по великолепно отполированному дереву.
Как давно, уже много лет, она не прикасалась к инструменту. Бет коснулась клавиатуры, потом осторожно нажала на новую белую клавишу. Тон был совершенным — звучный и чистый. Бет села и начала играть. Она закрыла глаза. Играла, как всегда, с большим чувством и умиротворением, почти полчаса без перерыва, не открывая глаз, забыв о времени и о присутствии Джона.
Когда она наконец остановилась, то услышала, как Джон тихонько произнес:
— Бет!
Она резко обернулась. Джон стоял, прислонившись к стене, в дальнем конце комнаты. На нем были клетчатая рубашка с закатанными до локтя рукавами и коричневые брюки. Волосы еще мокрые — он успел принять душ и переодеться после того, как она ушла из гостиной.
Мирное очарование момента было нарушено; на Бет снова обрушилась реальность с ее тревогами. Стефан, Меган, Стефани… а теперь еще враждебность Джона.
— Я не имел представления, что ты играешь, Бет! — произнес Джон с искренним восхищением.
Он сам был музыкантом и мог по достоинству оценить талант Бет.
— Мы очень многого не знаем друг о друге, — холодно ответила Бет и отвела глаза.
— Это верно.
— Например, — продолжала она спокойно, — я думала, что мы друзья.
— Вот как? — Это прозвучало саркастически едко. — А собственно говоря, на каком основании ты так думала?
Бет пожала плечами. Она смотрела на клавиатуру. Джон молчал и не двигался с места.
— На том основании, что у нас все было общим, что мы много времени проводили вместе… «Бет-Стар». — Бет снова пожала плечами. — Ну, просто я считала, что мы друзья, вот и все…
— Этого еще недостаточно для того, чтобы так считать. Чтобы стать другом, Бет, необходимо теснее общаться, быть в курсе дел и чаяний друга. Заботиться о нем. — Джон помолчал и добавил сердито: — Тебе не кажется нелепым, что, зная, как я люблю музыку, да и ты, кстати, тоже, ты никогда мне не говорила, что играешь на пианино? За все эти годы ты ни разу об этом не упомянула!
— А ты никогда не говорил мне о Мерилин! — ощетинилась Бет.
— Я бы непременно сказал, прояви ты к этому хотя бы крошечный интерес. Я старался стать тебе другом, Бет. Пытался хоть что-то о тебе узнать, годами выуживал какие-то обрывки, мелочи… — Джон замолчал, потом произнес медленно и горько: — А ты ни разу не задала мне ни единого вопроса о моей жизни… даже самого простого, вроде «как поживаешь?».
Бет покачала головой. Нет, она этого не сознавала. Была убеждена, что знает Джона. Что они с ним друзья. Но в последние сутки она уже была не так уверена в правильности своих убеждений. И в самой себе…
Крупные слезы покатились у нее по щекам. Одна из них капнула на блестящую белую клавишу. Бет поспешила стереть слезу дрожащим пальцем.
Джон наблюдал за ней с удивлением, потом с раскаянием. Он был слишком резок с ней, оттолкнул ее от себя. Он пересек комнату и опустился рядом с Бет на банкетку у пианино. Ему хотелось коснуться ее и успокоить.
— Теперь ты начнешь злиться из-за того, что я плачу. Ты ведь и не думал, что я умею плакать.
— Действительно, не думал, но я вовсе не злюсь, а чувствую себя виноватым.
Бет повернулась к нему, ее глаза блестели от слез, но она улыбалась.
— Сказать по правде, Джон, я и сама не думала, что умею плакать. Это поистине ночь открытий.
— Прости, что я тебя обидел. Был к тебе недобрым.
— Но ты был честным. А я поступила самонадеянно, полагая, что ты дома и, безусловно, захочешь со мной поговорить, — извиняющимся тоном произнесла Бет, встала и направилась к двери.
Джон удержал ее за руку. Это удивило обоих, и Джон тотчас отпустил Бет.
— Я понимаю, что это очень тяжело для тебя, Бет, — сказал Джон.
— Что именно?
— Похищение.
— Откуда ты узнал? — прерывающимся шепотом спросила Бет.
— Прочел в газетах. И даже видел по телевизору.
— Что тебе известно?
— Ничего особенного. Но я думаю, что это ребенок Стефана и Меган. Иначе с какой стати она приехала бы в имение? И с какой стати тебе было мчаться сюда? Ведь миллион лет назад в Валентинов день ты рассказала мне о Стефане и Меган, когда собралась уезжать в Бостон. Ты еще говорила тогда, что, по-твоему, Меган беременна.
— И ты запомнил?
— Как я мог забыть? — тихо проговорил Джон.
Бет снова заплакала.
— Мне так жаль эту маленькую девочку! Я ужасно хочу, чтобы ее освободили, спасли. Я понимаю, насколько это тяжко для Стефана…
— Но?
— Но произошло еще что-то.
— Что же это? — С каждым вопросом голос Джона становился все нежнее; Бет не ответила, опасаясь, что, обрати она свои страхи в слова, они станут реальностью. — Ты боишься, что это вновь сведет вместе Стефана и Меган? Он сейчас с ней?
Бет кивнула, отвечая сразу на оба вопроса.
— Ты с ним говорила?
— Да. Но не об этом, разумеется. Знаешь, было что-то необычное у него в голосе.
Некая надежда в почти безнадежной ситуации. Надежда, которая могла появиться только в связи с Меган. Бет вздрогнула от страха и усталости. Она все еще стояла между пианино и дверью в полном расстройстве чувств. Стояла на расстоянии вытянутой руки от Джона. Он подошел к ней. Бет казалась такой слабой и беспомощной.
— Тебе холодно? Хочешь кофе? Или вина?
— Немного холодно. Мне пора.
Джон не собирался ее отпускать, особенно в таком состоянии. Ехать ей просто опасно. Он осторожно взял ее за руку и повел за собой.
— Сейчас я приготовлю кофе. Идем наверх к огню.
Бет молча смотрела, как он варит кофе и подбрасывает поленья в огонь. Села в большое кресло у камина и свернулась клубочком.
