— Извините, — сказал Виктор. — Прошу прощения, что вмешиваюсь, но ведь это не имеет значения — разве демоны не могут нарисовать черное небо и звезды на нем?
Все на миг остолбенели. Достабль оглянулся на Бригадира.
— Не выйдет, — сказал тот. — Они то, что видят, нарисовать толком не могут, обязательно что-нибудь перепутают. Представляю, как они изобразят то, чего не видят…
Достабль почесал нос:
— Я, пожалуй, готов с ними договориться.
Рукоятор пожал плечами:
— Ты не понял, господин Достабль. На что им деньги? Они их просто съедят. Стоит только приказать им рисовать то, чего здесь нет, и ждите…
— А может, представим все так, что дело происходит в полнолуние? И светит ну очень полная луна? — предложила Джинджер.
— Хорошо придумано, — сказал Достабль. — Мы поставим карточку, на которой Виктор говорит Джинджер: «Какая яркая сегодня луна, бвана!»
— Давайте попробуем, — дипломатично ответил Солл.
Наступил полдень. Голывудский холм млел под солнцем, что обсосанный желтый леденец. Рукояторы вращали ручки, взад и вперед с восторженным рвением носилась толпа статистов. Достабль клял всех по очереди. Была снята первая в истории Кинематографии картинка, где три гнома, четыре человека, два тролля и одна собака едут на одном верблюде, причем все до одного в ужасе кричат, чтобы он остановился.
Виктора подвели к верблюду познакомиться. Тот обмахивался длинными ресницами и медленно пережевывал нечто, похожее на мыло. При этом он лежал, подобрав под себя колени, и всем своим видом показывал, что рабочее утро у него выдалось очень долгое и что он не из тех верблюдов, которые позволяют человеку садиться им на голову. На сей момент он успел лягнуть уже троих.
— Как его зовут? — опасливо спросил Виктор.
— Мы зовем его Злобный Сукин Сын, — сказал недавно назначенный вице-президент по отношениям с верблюдами.
— Что-то не похоже на верблюжье имя.
— Для этого верблюда имя самое подходящее, — заверил его погонщик.
— А что плохого в том, чтобы быть сукиным сыном? — включился в разговор некто третий. — Я сам сукин сын. Мой отец был сукин сын. Понятно тебе, ты, козел в засаленной ночной рубашке?
Погонщик нервно ухмыльнулся, взглянул на Виктора, повертелся на месте. За ними никого не было. Он глянул вниз.
— Гав, — сказал Гаспод и помахал огрызком хвоста.
— Ты сейчас не слышал, кто-то там что-то сказал? — настороженно спросил погонщик у Виктора.
— Нет, — ответил Виктор. Нагнувшись вплотную к верблюжьему уху, он прошептал — на случай, если данная особь могла отличаться особой, голывудской жилкой: — Слушай, я — друг, договорились?
Злобный Сукин Сын дернул плотным, как ковер, ухом
[11]
.
— А как на нем ездят? — спросил Виктор.
— Когда хочешь, чтобы он шел вперед, обругай его и стукни палкой, а когда захочешь, чтобы он остановился, обругай его и стукни палкой со всего размаху.
— А что делать, когда хочешь, чтобы он повернул?
— Ну-у, это уже из Учебника Второго Уровня. Лучше всего слезть и повернуть его вручную.
— Приготовиться! — рявкнул Достабль в мегафон. — Итак, подъезжаешь к палатке, соскакиваешь с верблюда, сражаешься с огромными евнухами, врываешься в палатку, выволакиваешь девушку, вскакиваешь на верблюда и уносишься прочь. Понял? Справишься?
— Что еще за огромные евнухи? — спросил Виктор.
Один из огромных евнухов застенчиво поднял руку.
— Это я, Морри, — сказал он.
— А, привет, Морри.
— Привет, Вик.
— И я, Утес, — сказал второй огромный евнух.
— Привет, Утес.
— Здорово, Вик.
— Все по местам, — приказал Достабль. — Что тебе, Утес?
— Э-э, я тут думал, господин Достабль… Какова моя мотивация в этой сцене?
— Чего? Мотивация?
— Да. Э-э. Мне это очень нужно, чтобы, э-э…
— А как тебе такая мотивация: не сделаешь то, что нужно, — уволю?
— Идет, господин Достабль, — ухмыльнулся Утес.
— Так, — сказал Достабль. — Все готовы… крути!
Злобный Сукин Сын неловко развернулся и, взбрыкнув ногами под непонятным верблюжьим углом, припустил вперед замысловатой рысью.
Ручка крутилась…
Воздух сверкал.
И тут Виктор проснулся. Ему казалось в тот миг, что он медленно выплывает из некоего розового облака или, быть может, из прекрасного сновидения; вытесняемое светом дня, оно покидает твое сознание, оставляя тебе жгучее чувство утраты, когда безотчетно знаешь — как бы ни было прекрасно то, что готовит тебе день грядущий, ничто не может сравниться с безвозвратно утекающим сновидением.
Виктор закрыл и открыл глаза. Образы стали блекнуть, потом исчезли. Все мускулы болели, словно он и в самом деле недавно натрудил их.
— Что случилось? — невнятно спросил он.
Потом опустил глаза.
— Вот это да.
Вместо верблюжьей шеи его глазам предстала едва прикрытая девичья попка. Так, подумал Виктор, мои дела явно идут на поправку.
— Почему, — спросила ледяным тоном Джинджер, — я лежу на верблюде?
— Понятия не имею. А у тебя были другие планы?
Она соскользнула на песок и попыталась поправить свой наряд.
В эту минуту оба заметили, что окружены зрителями.
Здесь был Достабль. Здесь был племянник Достабля. Здесь был рукоятор. Здесь были статисты. Здесь были разнообразные вице-президенты и другие чины, вызванные к жизни самим фактом сотворения движущихся картинок. Здесь был Чудо-Пес Гаспод.
И у каждого, кроме пса, хихикающего себе втихомолку, был разинут рот.
Рукоятор продолжал машинально крутить ручку. Потом уставился на собственную руку так, словно уличил ее в чем-то неприличном, и остановился.
Достабль тем временем успел совладать с собственным трансом.
— Ух ты! — сказал он. — Вот канальство! Ну и дела!
— Магия, — выдохнул Солл. — Чистая магия.
Достабль пихнул рукоятора в бок:
— Все успел снять?
— Снять что?! — в один голос спросили Джинджер и Виктор.
И вот тогда Виктор увидел сидящего на песке Морри. В руке тролля зияла внушительного вида дыра. Утес пытался зашпаклевать ее чем-то. Поймав взгляд Виктора, Морри состроил жалостливую гримаску.
— Ты чего? Думаешь, стал Коэном-Варваром, да?
