– Вот и договорились, – кивнул Сдумс. – Кстати, штаны у вас есть?
– Что?
– У вас в доме есть какие-нибудь штаны?
– Ну, я полагаю, что да. После покойного господина Торта осталась пара брюк, но почему…
– Да это я так, о своем, – отвертелся Сдумс. – Иногда меня заносит. Сам не понимаю, что несу.
– А! – обрадовано воскликнул Редж. – Я понял. Это на тот случай, если он…
Дорин сильно ткнула его локтем в бок.
– О, простите. Не обращайте на меня внимания. Я бы даже собственную голову давно потерял, если бы она не была пришита.
Сдумс откинулся на спинку стула и закрыл глаза. Он слышал случайные отрывки разговоров. Слышал, как Артур Подмигинс спросил у аркканцлера, кто оформлял Университет и у кого они закупают овощи. Слышал, как казначей жалуется на то, сколько денег потребует уничтожение оживших ругательств, которым каким-то образом удалось пережить недавние перемены и поселиться в темноте под крышей. Напрягая свой идеальный слух, Сдумс даже мог услышать радостные вопли Шлеппеля в далеких подвалах.
Он здесь больше не нужен. Наконец-то. Мир больше не нуждался в Ветром Сдумсе.
Он незаметно встал и направился к двери.
– Пойду прогуляюсь, – сказал он. – Может, задержусь, так что не волнуйтесь.
Чудакулли вяло кивнул ему и снова повернулся к Артуру, который упорно втолковывал аркканцлеру, как переменится Главный зал, если использовать обои «под сосну».
Сдумс закрыл за собой дверь и прислонился к толстой холодной стене.
Да, оставалась еще одна проблема…
– Ты здесь, Один-Человек-Ведро? – тихо спросил он.
– а как ты узнал!
– Ты всегда где-нибудь рядом.
– хе-хе, немало ты здесь понатворил. да, а знаешь, что произойдет в следующее полнолуние!
– Знаю. И мне почему-то кажется, что они тоже это знают.
– но он ведь превратится в человека.
– Да. А она – в волчицу. А потом они будут превращаться обратно и совпадут.
– но что это за отношения между мужчиной и женщиной, если они могут проводить вместе только одну неделю из четырех!
– Вполне возможно, что они будут куда более счастливы, чем большинство людей. Жизнь несовершенна, Один-Человек-Ведро.
– это ты говоришь Одному-Человеку-Ведру?
– А можно задать тебе личный вопрос? – спросил Сдумс. – Мне просто необходимо знать…
– что!
– В конце концов, астральный мир снова принадлежит тебе, и никто не подслушает…
– хау!
– Почему тебя называют Один-Человек…
– и все! а Один-Человек-Ведро думал, такой умный волшебник, как ты, сам мог догадаться, в моем племени детей называют по тому, что мать увидит первым, выглянув из вигвама после родов, короче говоря, это сокращенный вариант «Один-Человек-Выливает-Ведро-Воды-На-Двух-Собак».
– Печальный случай, – покачал головой Сдумс.
– все не так уж и плохо, – ответил Один-Человек-Ведро. – жалеть нужно моего брата-близнеца, ему она дала имя на десять секунд раньше.
Ветром Сдумс ненадолго задумался.
– Только не говори, ничего не говори, дай я сам догадаюсь, – взмолился он. – Две-Собаки-Дерутся?
– Две-Собаки-Дерутся? Две-Собаки-Дерутся? – переспросил Один-Человек-Ведро. – ха! да он бы правую руку отдал, чтобы его назвали Две-Собаки-Дерутся!
Однако история Ветром Сдумса заканчивается не сейчас, если «историей» можно назвать все, что он сделал, вызвал и привел в движение. Например, в одной деревушке, что высоко в Овцепикских горах, где правильно исполняют народные танцы, принято считать, что человека нельзя назвать окончательно мертвым, пока не успокоятся волны, которые он поднял в мире, пока не остановятся часы, которые он завел, пока не выбродит поставленное им вино и не будет собрано посаженное им зерно. Временная протяженность жизни, как утверждают жители деревушки, – это лишь ось, вокруг которой вращается все бытие.
Шагая по туманному городу на встречу, которой он ждал с самого момента рождения, Сдумс чувствовал, что может предсказать, чем все кончится.
Это случится через несколько недель, в полнолуние. Своего рода дополнение или приложение к жизни Ветром Сдумса, который родился в год Знаменательного Треугольника в столетие Трех Блох (он всегда предпочитал старый календарь с его древними названиями; в новом календаре с его дурацкими цифрами Сдумс постоянно путался) и умер в год Причудливой Змеи в век Летучей Мыши. Умер в физическом смысле.
По залитым лунным светом вересковым пустошам помчатся две фигуры. Не совсем волки и не совсем люди. Если им хоть немного повезет, в их распоряжении будут оба мира – и тот, и этот. Они будут не только чувствовать… но и знать.
Два мира лучше, чем один.
Скрестив пальцы перед лицом – или перед тем, что заменяло ему лицо, Смерть сидел в своем темном кабинете.
Иногда он раскачивался на стуле взад и вперед.
Альберт принес ему чашку чая и с дипломатичной беззвучностью удалился.
На столе оставался один жизнеизмеритель, и Смерть смотрел на него.
Взад-вперед, взад-вперед.
В прихожей тикали большие часы, убивающие время.
Смерть побарабанил костяными пальцами по испещренному царапинами дереву письменного стола. Перед ним, утыканные импровизированными закладками, лежали жизнеописания некоторых самых величайших любовников Плоского мира
[18]
. Эти жизнеописания не больно-то помогли.
Смерть встал, подошел к окну и уставился на свое темное царство. Пальцы за его спиной то сжимались, то разжимались.
Потом он схватил жизнеизмеритель и быстро вышел из кабинета.
Бинки ждала его в теплой духоте конюшни. Смерть быстро оседлал лошадь, вывел во двор и поскакал в ночь, по направлению к ярко мерцающей жемчужине Плоского мира.
На закате он мягко опустился во дворе фермы.
Он прошел сквозь стену.
Он подошел к лестнице.
Он поднял жизнеизмеритель и еще раз вгляделся в поток Времени.
Смерть немного помедлил. Нужно было кое-что прояснить. Билл Двер много чего узнал, и о своей жизни в качестве Билла Двера Смерть помнил все до мельчайших подробностей. Он мог рассматривать чувства, словно приколотых к пробке бабочек, тщательно засушенных и помещенных под стекло.
Билл Двер мертв, или, по крайней мере, его краткосрочное существование прекратилось. Но что это было? Человеческая жизнь – это не более чем ось, вокруг которой вращается бытие? Билл Двер ушел, но оставил эхо. И Смерть был кое-что должен памяти Билла Двера.
