— И ты уехал?
— Мм, да. Уехал.
— Но ты же едва успел приехать.
— Знаю. Но я… понял, что сделал это напрасно и мне нужно работать.
Как странно.
— Но, Тео, как же ты добрался из Лидса в Лондон в рождественскую ночь без машины?
— Голосовал, — ответил он.
Глава 8
На прошлой неделе я почти не видела Тео — он много работал, впрочем, как и я. В нашем доме так и чувствуется умственное напряжение, словно в библиотеке колледжа во время выпускных экзаменов. И еще со времени его укороченных рождественских каникул Тео замкнулся в себе, что для него не характерно. Если я делаю себе чай, он ждет, пока я не вернусь к себе в кабинет, прежде чем самому пойти на кухню. Если смотрю телевизор, он не приходит в гостиную узнать, что показывают, как делал раньше. Разговоры его не интересуют — это же очевидно, у него на лбу написано: «Не беспокоить». Пару раз я слышала, как у него звонит мобильник, но он отвечал коротко. И вот, сегодня вечером он наконец вышел из комнаты…
Было чуть позже половины одиннадцатого, я лежала на диване и читала письмо от одной развратной бабульки, которая в четвертый раз разводилась и опасалась, что ее беременная дочь, возможно, лесбиянка. И тут на лестнице послышались шаги.
— Я закончил книгу, — тихо объявил Тео.
— Поздравляю, — ответила я.
— Семь раз прочитал рукопись и каждый раз находил все больше и больше ошибок. Но теперь я знаю, что все идеально. Ни одной зацепки. На следующей неделе книга пойдет в печать.
— А когда выйдет?
— В мае.
— Как быстро.
— Да. — Он подошел к окну и отодвинул штору. — Приятный вечер.
— Правда? — пробормотала я, нацарапав кое-что в блокноте.
— Угу. Пойду прогуляюсь.
— На новогоднюю вечеринку? — поинтересовалась я.
— Нет. Никогда не понимал, почему в этот день все должны притворяться, что им весело. Нет, я хочу понаблюдать за звездами.
— Угу.
— Ты не хочешь пойти со мной? — вдруг спросил он.
— Что?
— Хочешь взлететь к звездам? — с улыбкой добавил он. — Сейчас очень ясно, луна убывающая, и будет хорошо видно.
— Ну…
— Давай. Почему бы и нет?
Почему бы и нет? Хороший вопрос. Бабулька, склонная к полигамии, может и подождать.
— О'кей, я согласна, — сказала я и засмеялась.
— Только оденься потеплее, — посоветовал он. — Нам, астрономам, всегда приходится подолгу стоять на одном месте.
Я надела самый толстый свитер, пальто и перчатки. Тео принес бинокль и телескоп в большом черном футляре. Мы шли к парку, и иней похрустывал под ногами на тротуаре, а изо рта вылетали мягкие клубочки пара.
— Я установлю телескоп на детской площадке, — сказал Тео. — Телескоп должен стоять на плоской поверхности, если есть даже малейшая неровность, ничего не увидишь. — Он возился со штативом, а я села на качели и взглянула наверх. — Здесь видна большая часть неба, — объяснил он. — И очень темно.
Он был прав. Если не считать мягкого свечения луны, небо было угольно-черным, и я видела огоньки, разбросанные по всему небосводу.
— Мерцай, мерцай, маленькая звездочка, — тихо пропела я, — мерцай в далеком небе… Сколько звезд на небе? — спросила я.
— О, миллиарды, триллионы, — ответил он. — Их так много, что человеческий мозг и представить не может такое число. Лишь в нашей галактике Млечного Пути более ста миллиардов звезд. Наша Солнечная система по сравнению с этим — девять крошечных песчинок в фундаменте великого храма.
Девять песчинок в фундаменте храма. Вот это да.
— Я ничего не понимаю в астрономии, — с сожалением вздохнула я.
— Не говори — я и сам-то не очень в этом разбираюсь.
— Я не отличу астероида от черной дыры, — уверенно заявила я.
— Надеюсь, сегодня ты узнаешь много нового.
— Ты раскроешь мне тайны Вселенной? — со смехом спросила я.
— Постараюсь. Знаешь, что такое галактика?
— Ну, в общих чертах.
— Это город звезд. Во Вселенной более ста миллиардов галактик, — продолжал он. Сто миллиардов… Ничего себе. — Есть галактики эллиптической формы, — пояснил Тео, — есть неправильные, а есть спиральные — например, та, в которой живем мы. В нашей галактике четыре оси, как у колеса с фейерверками, и выпуклость в середине. Видишь Млечный Путь?
Я запрокинула голову, прикрыла ладонью глаза и лишь тогда различила очень бледную полосу.
— По-моему, вижу, но он совсем тусклый — как пятно.
— Древние греки считали, что Млечный Путь похож на реку «гала», или молока, поэтому его так и назвали. О'кей, — произнес он, снимая очки и вглядываясь в объектив. — Все готово. Посмотри.
Я спрыгнула с качелей, сняла правую перчатку, откинула волосы и заглянула в телескоп. И чуть в обморок не упала от восхищения — передо мной была увеличенная в тысячи раз лунная поверхность. Как будто я стояла в двух шагах от Луны, ясно различая кратеры, тени и моря.
— Невероятно! — ахнула я. — Она так… прекрасна!
— Да. На Луне есть горы и равнины, — рассказывал Тео, пока я любовалась, не в силах отвести взгляд. — Горы покрыты кратерами, которые образовались в результате удара метеорита триллионы лет назад. Огромный кратер на левой стороне, в центре, — кратер Коперника, видишь?
— Да! Вижу!
— А на равнинах большие кратеры заполнились отвердевшей лавой. Так появились лунные моря. Затемнение над кратером Коперника — это Море Дождей, а рядом с ним — Море Ясности.
— Невозможно вообразить, что там побывал человек, — сказала я, выпрямившись и посмотрев на Луну невооруженным взглядом. — Я так ясно помню высадку на Луну, — с теплой ностальгией продолжала я. — Это было в июле шестьдесят девятого, мы смотрели репортаж в школе. Было так здорово, правда?
Тут я вспомнила.
— Меня тогда еще на свете не было. — Разумеется.
— Я бы хотел увидеть это в прямом эфире, как ты, но я родился в семьдесят втором. Ладно! — беззаботно произнес он. Я стояла в сторонке, чувствуя себя трехсотлетней старухой. — Давай еще что-нибудь посмотрим. — Он развернул телескоп вправо, настроил объектив и проговорил: — Ах да. Вот это здорово. Очень интересно, — поддразнивая, говорил он. Скорее бы он уже поторопился и дал мне посмотреть. — Это Сатурн, — пояснил он, когда я заглянула в телескоп. — Увеличение в двадцать два раза, так что, может, даже колечки рассмотришь.
Я склонилась над телескопом, и перед глазами появился светящийся диск, опоясанный серебряным обручем.
