— Хорошо.
— И игрушку-пищалку в подарочной упаковке.
— О'кей…
В пять часов я снова вспомнила о своем прошении о разводе и позвонила Фрэнсис, которая сказала, что еще не отослала его.
— Но я думала, Эд получит его сегодня. — Я была разочарована — я-то задумывала нанести ему драматический удар. Но потом вдруг почувствовала облегчение.
— Вы должны быть женаты год и один день, — объяснила Фрэнсис. — Поэтому прошение он получит не раньше шестнадцатого числа.
Когда я положила трубку, я вдруг поняла, что не разговаривала с Эдом уже почти пять месяцев. Я решила вычеркнуть его из жизни — и так и сделала. Я гордилась своим самообладанием, но весь день думала, вспоминает ли он меня и день нашей свадьбы ровно год назад. По дороге домой я задумалась, почему мы поженились: наверное, потому, что между нами было взаимное притяжение и просто подошло такое время, когда нам захотелось пожениться. И мы были свободны. Мне невероятно повезло, что такого красивого и обаятельного мужчину, как Эд, до тех пор никто не прибрал к рукам. По какой-то причине, которую мы никогда не обсуждали — зачем? — его прежние романы не перерастали во что-то серьезное. Естественно, у него были женщины — он очень сексуален, — но ни одна из них не задерживалась больше, чем на несколько месяцев. Может, им он тоже изменял? Но он в жизни бы в этом не признался.
С горьким вздохом я подумала о доме в Патни. Когда мы познакомились, он только его купил — и выложил кругленькую сумму. Помню, когда я впервые увидела этот дом, меня поразили его размеры. Мне показалось странным, что одинокий мужчина без детей — и без всякого желания их иметь — хочет жить в таком огромном доме. Но Эд сказал, что именно такой дом он всегда мечтал купить, когда был маленьким и жил в бедности. После смерти отца его семья переехала в крошечный коттедж с двумя спальнями в предместьях Дерби. Как-то он показал мне фото — дом был действительно совсем маленький, понятия не имею, как они все там помещались. Эд делил комнату с двумя младшими братьями — они спали на трехъярусной кровати, — а мать спала с девочками. Эд говорил, что там было так тесно, что он заболел клаустрофобией и с тех пор его любовь к большому пространству граничила с одержимостью. Это доходило до абсурда: к примеру, он мог мгновенно подсчитать площадь любой комнаты, стоило ему в ней оказаться.
Иногда я думала, что ему нужно было стать агентом по недвижимости.
«Всю жизнь я мечтал о просторном доме с большими комнатами, — объяснил он. — Настолько просторном, насколько денег хватит». Последние пятнадцать лет он делал грамотные вложения, постоянно переезжал, продавая предыдущее жилье по более дорогой цене, пока наконец не купил этот дом на Бленхейм-роуд. Я все время его поддразнивала — называла дом его «резиденцией в Патни». Не поймите меня неправильно, дом чудесный, но слишком уж огромный для одного человека. Это вилла в викторианском стиле со смежной с соседним домом стеной и беленым оштукатуренным фасадом. Все выдержано в классическом английском духе. В гостиной — желтые обои в крапинку, на мебели мягкая бледно-зеленая обивка; в столовой стены окрашены в красивый оттенок бычьей крови, а лестницы отделаны панелями теплого кораллового оттенка. Спальня в нежно-голубых и кремовых тонах со шторами в той же гамме. Все проникнуто спокойным изяществом, приглушенные тона, элегантный стиль comme il faut
[39]
. В доме было еще четыре спальни, две из них со встроенной ванной, и кухня, о которой можно только мечтать. Чудесная глазированная терракотовая плитка на полу и электрическая плита благородного темно-синего цвета. Я вздохнула. Домик на Хоуп-стрит хоть и милый в своем роде, но никакого сравнения с Бленхеймроуд не выдерживает. Я уже собиралась позвонить в дверь Беверли, но Тревор меня опередил.
— С Днем святого Валентина, Трев, — сказала я, и он впустил меня в дом. Я протянула ему пластиковый пакет. — Ты очень популярный парень.
Виляя хвостом, он проводил меня в гостиную, где они с Бев смотрели телевизор.
— Треву прислали двадцать три открытки, — объявила я. Он примостился на большую подушку. Я вручила Беверли букет и подарки.
— Молодчина, Трев, — со смехом похвалила его она. — Некоторым пришлось довольствоваться всего одной валентинкой! Я, конечно, не жалуюсь, — с улыбкой добавила она.
Ее валентинка красовалась в самом центре каминной полки. Надпись гласила: «Ты — звезда!» Слово «звезда» выдавало дарителя с головой: открытка явно была от Тео, от кого же еще. Он сам говорил, что Бев «особенная» и «чудесная» и называл ее «дружочек».
— Как мило, — произнесла я, подавляя обиду.
— Не знаю, от кого это, — соврала она.
— Да ладно.
— Не знаю!
— Тревор написал в своей колонке, что и ты кому-то валентинку послала, — изображая безразличие, проговорила я.
— Неужели? — ответила она с загадочной улыбкой.
Но я-то знаю, кому предназначалась эта открытка — Тео, разумеется. «ЛЮБИ МЕНЯ!» — взывала валентинка с блестящими алыми буквами; наверное, он ее уже получил. Я помогла Бев разобрать открытки Тревора — в некоторые из них были вложены фотографии симпатичных собачек — и взглянула на ее многочисленные награды, медали и кубки. Когда я приходила раньше, мы всегда сидели на кухне, поэтому я никогда их не видела. Всего было двенадцать наград, и на каждой выгравировано ее имя.
— Ты действительно звезда, Бев, — тихо проговорила я, разглядывая призы. — Удивительно. Ты стала чемпионом сразу в трех видах спорта. — Она пожала плечами. — Но почему ты бросила заниматься легкой атлетикой и решила играть в хоккей?
— Потому что для бега я уже стала старовата, к тому же я не индивидуалистка, Роуз, мне хотелось играть в команде — и я до сих пор не люблю быть одна. Ненавижу работать здесь в одиночестве целый день, хоть Трев и со мной. Как бы я хотела ходить на работу, — добавила она с внезапной злобой, — мне так одиноко, что я дохожу до отчаяния; это сводит меня с ума… — Ее голос поник. Тревор вдруг поднялся с места, потрусил в прихожую и вернулся с телефонной трубкой, потом попытался положить трубку ей на колени.
— Все в порядке, Трев, — ласково сказала она. — Мне не нужно звонить другу — Роуз здесь. Отнеси обратно. Когда ему кажется, что мне грустно, он приносит телефон, — снова объяснила она. — Это он придумал, я даже его не просила — сам как-то догадался.
— Надеюсь, тебе не грустно, — сказала я.
— Не очень, — вздохнула она. — Просто иногда я чувствую себя отрезанной от всего мира, и мне не очень-то нравится работать дома, и… ладно, — она заставила себя мрачно улыбнуться, — хватит плакаться на жизнь. Есть новости о Руди? — спросила она, явно желая сменить тему.
Я покачала головой:
— Полиция продолжает поиски, но мне кажется, я больше никогда его не увижу. Ужасная история.
Вернувшись домой, я взглянула на пустое место, где раньше висела клетка Руди: без него на кухне было ужасно тихо. Раньше его беспрерывные выкрики безумно меня раздражали, но теперь, когда он пропал, мне его так не хватало. Оставалось лишь надеяться, что он попал в хорошие руки и новый хозяин, кем бы он ни был, чистит ему виноградинки, как я, держит его в тепле, дает свежую воду и убирает за ним каждый день. Разговаривает с ним и включает радио, когда уходит из дома. Сняв пальто, я заметила, что рукава покрьггы золотистой шерстью Тревора. И только я неохотно потянулась за щеткой для одежды, как на улице раздался громкий удар грома. Я выглянула в окно. Сумеречное небо стало черным как смоль, и нависающие кучевые облака перерезали молнии. Дождь застучал по стеклам, как пулеметный огонь, — только это был не дождь, а град. Белые градины колотили по окнам с такой силой, что я испугалась, что стекла разобьются. Я бросилась на улицу, где оставила садовые инструменты — в последнее время я такая рассеянная, — и, прежде чем побежать обратно в дом, подняла голову. Мансардное окно в комнате Тео было широко распахнуто. Окно было на крыше, и град мог попасть в комнату. Поэтому я решила его захлопнуть, чтобы защитить компьютер и телескоп, — вряд ли он будет против. Я побежала наверх и, подойдя к окну, увидела, что его стол уже сильно промок — страницы дневника, который он оставил открытым, наморщились и покрылись пятнами влаги. Закрывая окно, я старалась не смотреть в дневник, но потом что-то вдруг привлекло мой взгляд. Мое имя.
