– Да, но я написала так откровенно!
– И что же ты написала? Я ей рассказала.
– Да уж. В высшей степени откровенно.
– Да, – сказала я. – Я не должна была этого писать. Этот мужчина просто катастрофа – женатый, ищет себе любовницу. Представляешь! Беспринципный. И теперь он будет думать, что я не прочь.
– Так ты и не прочь, – ответила Кейт. – Ой, смотри – Тодд!
Тодд завтракал с привлекательной парикмахершей из Хорватии, которая вчера выиграла конкурс по запусканию бумажного змея на пляже.
– Нет, я правда думаю, что ваша конструкция была великолепной, вы заслужили этот ананасовый коктейль, – слышала я его голос. – Аэродинамика просто выдающаяся.
Мы знали, что Тодд уезжает сегодня вечером, а мы с Кейт уезжали завтра, потому что совершенно неожиданно наши две недели подошли к концу. Прощайте, Багамы! Прощай, Райский остров!
– Приезжайте ко мне в Лос-Анджелес, – сказал Тодд, крепко обняв нас на прощанье.
– Да, хорошо. И ты заезжай, если будешь в командировке в Лондоне.
– У меня выставка в конце ноября, – сказал Эрик, когда мы подошли попрощаться. – Мне будет приятно, если вы придете.
– Конечно, мы с удовольствием придем, – весело ответила Кейт.
– Я пошлю вам приглашения, – сказал он, когда мы дали ему визитные карточки. – Выставка открывается двадцать восьмого ноября. Увидимся.
Вот так – снова на землю, назад к работе, назад в пустой дом, где рядом никого. Опять к пылесосу. Опять к посудомоечной машине. Опять к микроволновке. И к холодильнику.
Ноябрь
– Я не звонил ей двенадцать дней, – с гордостью сказал Кит во вторник утром.
Его волнистые черные волосы, всегда аккуратно причесанные, были растрепаны и грязны, обычно тщательно выбритый подбородок порос четырехдневной щетиной, рубашка распахнута на шее, а джинсы в грязных полосах.
– Она пришла в бешенство, – добавил он с ухмылкой. – Она оставила двадцать сообщений у меня на автоответчике, начиная с небрежного «Интересно, когда ты вернешься» и кончая истерическим «Почему ты не звонишь мне, мерзавец, почему, почему, почему? Признавайся, с кем ты еще встречаешься? Клянусь, мерзавец, я никогда больше не буду с тобой разговаривать». В своем последнем сообщении она обещала меня изничтожить, если я не позвоню ей немедленно. Она сказала, что никогда за всю жизнь к ней так отвратительно не относились, и пригрозила, что пожалуется родителям. Великолепно. Господи, Тиффани, какая ты загорелая!
– И ты ей позвонил?
– Нет, – сказал он. – Я собираюсь потянуть до четверга. Потом скажу ей очень, очень спокойно, что причина, по которой я ей не звонил, заключается в том, что я был занят, у меня не было свободного времени.
– Ну, не переусердствуй, Кит, думаю, ты и так преподал ей хороший урок.
– Ничего не могу поделать. Я чувствую себя совсем другим, Тиффани, после этого уикенда. Я чувствую себя свободным. Ох, Тиффани, ты по-прежнему составляешь списки! – Он выхватил список покупок, занимающий пять страниц, – я писала его, пока он говорил, – и бросил в мусорную корзину.
– Зачем ты это сделал?
– Чтобы помочь тебе, Тиффани, – сказал он многозначительно. – Чтобы освободить тебя от тирании навязчивого перечисления.
– Слушай, Кит, ты не мог бы перечислить мне первые десять пунктов «внутреннего воина», – попросила я. – Я бы записала в столбик, чтобы неуклонно им следовать.
– Эта поездка в корне меня изменила, – объявил он. – Главное, чему меня учили в детстве, – быть внимательным и почтительным к женщинам. Ну, прекрасно, я готов – если они внимательны и почтительны ко мне. А Порция такой не была. Я увивался за ней, а она даже не звонила мне, она вела себя так, чтобы я чувствовал себя виноватым. Сколько же я провел бессонных ночей! Она помыкала мной, словно я был ее личным секретарем, а не другом. И что я получил взамен – что? Что? Что? Что?
– Э-э, я согласна с тобой, Кит, но, пожалуйста, не перегибай палку.
– Кстати, Тиффани, – сказал он. – Я обдумал твой материал по «любовным сердечкам». Знаешь, кое-что – полная чушь.
– Неужели?
– Да. Там нет ничего о пользе продукта. Думаю, ты должна сочинить что-нибудь получше, иначе мы потеряем этот заказ. Я продаю «дискавери», – добавил он. – И покупаю «феррари». Двойной турбодвигатель.
Господи боже.
– Я отказался от журнала «Воспитание детей» и вместо него теперь получаю «Боевую тревогу» и «Состоятельный».
Внутренний воин явно развернулся в Ките во всю мощь. Боюсь, вместе с Внутренним грубияном, Внутренним животным и Внутренним мерзавцем. Это совсем не то, чего бы мне хотелось.
– Кит, я не рекомендовала тебе полное перерождение личности – всего лишь небольшую модификацию. Тебе не кажется, что ты немного перегибаешь? Не забывай: ты любишь Порцию. Ты ведь не хочешь, чтобы она от тебя ушла?
Хотя было бы хорошо, если бы так вышло, потому что тогда я смогла бы снова быть с тобой.
– Да, я люблю ее, – сказал он тихо. – Я не хочу ее терять.
О, как честно.
– Но я также не хочу терять самого себя. Я изменился, – добавил он. – Мне это необходимо. Это неизбежное возвращение к своему естеству после многих лет подавления личности. Я хочу сказать, я многим делился с теми парнями – мы демонстрировали друг другу наши «раны».
– Что ты имеешь в виду под «ранами»? Разве у тебя есть раны?
– Нашу боль. Боль, сдерживаемую годами. Боль от ран, полученных в детстве, в юности; раны, нанесенные нашими родителями, нашими братьями и сестрами, нашими детьми…
– У тебя же нет детей.
– Знаю, я просто выражаюсь метафорически… на чем я остановился? Ах да, раны от наших дядей и теток, дедушек и бабушек, кузенов, учителей, друзей, соседей, разносчиков, доставляющих покупки, и особенно раны от наших жен и подружек. Там был один парень, который работает в Сити, у него была ужасная жизнь – намного хуже, чем у меня, – я тебе потом о нем расскажу. Так вот, – он перевел дыхание, – мы показывали друг другу наши раны и плакали. И, плача, помогали друг другу вновь открывать наше мужское начало, потому что, знаешь, настоящий мужчина плачет. Вот что сказал один парень, прошедший этот курс. Он сказал: «Мужские слезы прекрасны». Да, они прекрасны. И вот что мы делали – мы высвобождали наши слезы и вновь открывали нашу мужественность, наше мужское начало – не подавленное позитивное мужское начало.
Кит смотрел куда-то вдаль мессианским взглядом, прихлебывая «Нескафе».
– Знаешь, что еще мы делали, Тиффани? – сказал он, откусывая эклер. – Мы рубили лес. Много леса. Как дровосеки. И мы били в барабаны. В большие барабаны, далеко в лесу. И шум от барабанов, на которых отбивали ритм восемьдесят человек, просто невероятный, такой заразительный, он тебя полностью засасывает – и сейчас, сейчас я чувствую себя по-настоящему сильным.
