Она закрыла лицо руками. Вот чертовщина! Теперь самое трудное — надо сообщить Лили. Жожо вздохнула и снова взялась за телефон. Нечего тянуть.
— Лили, есть новости из «Докин Эмери» относительно нового договора. — И очень быстро, чтобы Лили не слишком обнадеживалась, уточнила: — Мне очень жаль, но новости плохие.
— Плохие?
— Они не хотят покупать вашу следующую книгу.
— Я могу написать другую.
— Они возобновят контракт, только если это будет продолжение «Мими». Мне очень, очень жаль, Лили, — искренне сокрушалась Жожо.
После небольшой паузы Лили ответила:
— Ничего страшного. Правда, Жожо, ничего страшного.
В этом была вся Лили: слишком добрая душа, чтобы возмущаться и упрекать.
— Это я виновата, что мы с вами еще в мае не подписали договор с издательством. — «Когда они еще были в вас заинтересованы», — хотела она добавить.
— Не нужно себя корить. Никто меня ждать не заставлял, — возразила Лили. — Я сама так решила. Вместе с Антоном. Один вопрос: есть хоть какая-то надежда, что «Кристальные люди» выровняются?
— Еще не все рекламные ролики прошли.
— Может быть, если в последний момент книга пойдет, они передумают? Или другое издательство заинтересуется…
— Вот умница. Так держать!
Жожо, совершенно убитая, положила трубку. Передавать плохие новости — такая же часть профессии, как сообщать хорошие, но она давно не чувствовала себя так скверно. Бедняжка Лили!
Если же подойти к ситуации с эгоистической позиции, то время не самое удачное для провалов. Она редко совершала ошибки, а когда такое случалось, тяжело переживала. Но сейчас, когда на горизонте маячат выборы в партнеры, отголоски крупной неудачи ей и вовсе ни к чему. Ее позиция как главной добытчицы фирмы от этого не поколебалась, но золото на короне немного поблекло.
Следующее утро
Жожо открыла в Интернете список бестселлеров. Она набирала адрес, скрестив пальцы, и молилась, чтобы в последний момент дело поправилось. Чудеса случаются — хотя в данном случае на чудо стал бы надеяться лишь глупец.
Она вела курсор все ниже, ниже и ниже… Потом остановилась.
— Ну? — спросил Мэнни. Он тоже держал пальцы скрещенными.
Жожо вздохнула.
— Камнем вниз.
Зазвонил ее телефон. Жожо догадалась: это Патрик Пилкингтон-Смит.
— Мы прекращаем рекламу Лили Райт. Хватит бросать деньги на ветер.
— Конец? Зря. Перед Рождеством было бы не худо поднажать, это могло бы изменить расклад.
Он недоверчиво фыркнул.
— Ты никогда не сдаешься, да, Жожо?
— Говорю, что думаю.
Патрик промолчал. В издательском деле он был намного дольше Жожо. Сделать вид, что все в порядке, — еще не значит выправить положение. Свидетельством тому — гигантская брешь в рекламном бюджете.
Глубоко подавленная, Жожо положила трубку. Она тоже не верила в чудо.
ДЖЕММА
4
Знаете, написать книгу не так просто, как кажется. Сначала мой редактор (мне нравится это сочетание: «мой редактор») заставила меня переписать огромные куски, чтобы сделать Иззи «теплее», а Эммета — «более человечным и не таким ходульным» — вот нахальство! Потом, когда я все это исполнила, чтобы угодить «моему редактору», — а времени на это ушла целая уйма, весь август и почти весь сентябрь, — какой-то еще редактор (уже не «мой редактор») изучил рукопись и прислал мне восемь миллионов вопросов: Что такое «хомут»? (Это — про воротник.) «Мармосет» — реальный ресторан или вымышленный? Откуда у меня разрешение цитировать Джорджа Майкла (в смысле — «Папа — перекати-поле»)? Да еще и перефразировать?
Потом мне надо было вычитать верстку, проверяя каждое слово, чтобы в нем не было орфографических ошибок, — я это делала до тех пор, пока у меня перед глазами маленькие черные буковки не пустились в хоровод.
Признаюсь, учитывая, какой мне выплатили аванс, грешно жаловаться; когда Жожо сообщила мне, что это будет шестьдесят тысяч, я чуть не умерла от радости. Шестьдесят тысяч! Фунтов стерлингов! Я бы с радостью продала ее за четыре пенса, поскольку издаться — это уже награда; а вместо того мне предлагают полтора моих годовых заработка да плюс к тому еще и чистыми, поскольку в Ирландии доход от «творческой деятельности» налогами не облагается.
Мое воображение, и в лучшие-то времена подверженное лихорадке, от мысли о таких бабках по-настоящему разыгралось: я решила, что брошу работу и целый год буду путешествовать по свету. Жуткую машину поменяю. А еще поеду в Милан и скуплю всю «Праду».
Потом я спустилась с небес на землю и напомнила себе, что богатство свалилось на меня благодаря несчастью моей матери. После Нового года ей придется съезжать из этого дома, а полученный мною аванс позволит выбирать между сараем и лачугой.
Еще я была довольно много должна Сьюзан, и, когда я спросила ее, в какой форме она хочет вернуть свои деньги, она сказала, что сильно поистратилась на мебель и домашние мелочи и хотела бы перекинуть на меня оплату некоторых счетов. (Поскольку отец у Сьюзан был скупердяй, ее отношение к деньгам, по-моему, зиждется на духе противоречия.)
— Карточку выбери сама, — сказала она. — Мне все равно.
Я выбрала одну из ее кредитных карт и пообещала пополнить счет, по которому она уже на две тысячи ушла в минус.
Пообещала, но еще не сделала, поскольку на конец ноября я еще не видела никакого аванса. Третью часть мне должны были выплатить сразу по заключении контракта, но они так проваландались, что это произошло лишь месяц назад. Еще одна треть полагалась мне «по сдаче», и треть — по выходе книги. Я думала, что «сдача» состоялась в конце июня, но у издательства на этот счет имелся свой взгляд. Для них «сдача» наступила тогда, когда доработанная сто раз рукопись их наконец устроила, а это произошло всего две недели назад.
Мы в конце концов выбрали новое название. Предложенные мною «Ванильный папа» или «Марс» атакует» все забраковали. Временно утвердили «Шоколад — от слова „шок“, но потом кто-то в издательстве предложил „В погоне за радугой“, и на этом все успокоились. Кроме меня: на мой взгляд, это просто красивая фраза. И все равно день, когда привезли эскиз обложки, стал для меня великим днем. Акварель в мягких тонах, с преобладанием голубого и желтого — размытое изображение девушки с глазами человека, потерявшего кошелек. Но на обложке стояла моя фамилия. О!
— Мам, взгляни-ка!
Даже мама пришла в волнение. Она уже не была такой жалкой и растерянной, как в первые месяцы после ухода отца. Папины планы относительно «окончательного финансового урегулирования» ее совершенно изменили: она разозлилась, и это пошло ей на пользу. Вот чудеса.
Звонок от отца, что Колетт в положении, — которого я так страшилась, — все не поступал. Но летом мы получили от него письмо, в котором он сообщал, что, как только истечет предусмотренный законом год раздельного проживания, он немедленно возбудит в суде дело о продаже дома. И с того момента мы с мамой будем вроде как жить здесь из милости. И еще кое-что изменилось: в первое время после его ухода мы с мамой воспринимали его отсутствие как нечто временное, как если бы в нашей жизни возникла пауза — просто кто-то нажал на пульт. Но после этого письма надо было готовить маму к неизбежным переменам: не можем же мы так жить до бесконечности.
