Еще хуже были минуты просветления. Тогда Марк слал ей сообщения, в который раз напоминавшие, что ее ждет место партнера и что они могут начать жить вместе, когда она только пожелает. Это уж точно было заманчиво.
Коронной фразой было: «Ты только скажи, что ты хочешь, Жожо, — ты это получишь».
Но единственное, чего она хотела, получить было невозможно. Невозможно было переписать прошлое: она хотела, чтобы Марк проголосовал не за Ричи Ганта, а за нее.
Странное дело: она знала, что злится на него, даже когда этого не ощущала, и хотя ей его не хватало, как отрезанной конечности, назад пути не было. То, что произошло — а Жожо и сама не смогла бы в точности сказать, что именно, — разрушило их отношения до той степени, когда восстановление невозможно. Все было кончено.
Удивительное дело: хотя он фактически ее преследовал, она ни разу с ним не говорила и даже не виделась. Но благодаря этому ей было легче стоять на своем. Она опасалась, что при личной встрече может размякнуть. На данный момент положение дел не внушало никаких надежд, и она вряд ли бы устояла перед соблазном вернуться в кокон прежней жизни, где ее берегли и любили.
Понедельник, утро
Второй понедельник в шкуре независимого агента. Жожо была преисполнена уверенности в себе и надежд, как будто за поворотом ей вот-вот должно было открыться светлое будущее.
Раздался звонок. Это была жена Натана Фрея, она звонила сказать, что отныне ее мужа будет представлять Ричи Гант.
Елки.
Остался единственный крупный автор — Эймон Фаррел.
Она решила позвонить Ольге Фишер. Прошла неделя с хвостиком, а та до сих пор не сообщила, когда выйдет на работу в новом качестве.
— Привет, Ольга. Уже подала заявление? Когда начнем?
— Послушай, не будь такой назойливой. Конечно, никакого заявления я не подавала.
— Ну, вот что, могла бы мне и сказать, — вспылила Жожо. — Я думала, ты переходишь ко мне.
— Но… милая моя девочка, вся эта затея до того нелепа… С какой стати мне… Ох… — На этом раздосадованном вздохе Ольга прервала разговор.
Во вторник отвалили два незначительных клиента. Зато в среду покатился снежный ком.
Сначала, включив компьютер, Жожо обнаружила имейл от Эймона Фаррела с сообщением, что он нашел себе нового представителя. Она прислонила лоб к экрану. Вот оно, теперь крупных писателей у нее не осталось.
Потом зазвонил телефон: Марк. Каждое утро примерно в это время он звонил и оставлял ей отчаянное сообщение с мольбой вернуться. Но сегодня его голос звучал по-другому. Он звучал вполне вменяемо.
— Жожо, — сказал Марк, — я больше не стану тебя беспокоить. Мне жаль, что мы не исправили ситуацию, никогда в жизни я ни о чем так сильно не жалел. Мы были на волосок от полной гармонии, мы уже почти ее достигли, но я всегда знаю, когда я проиграл. Удачи тебе во всем. От души говорю.
После этого он отключился, и она почти физически ощутила, как молекулы ее телефона вмиг расслабились после невероятного напряжения предшествующих дней.
Это не была дурацкая уловка, чтобы заставить ее передумать. Его способ действия она знала: он поставил себе задачу, отдал ей всего себя, но, не достигнув цели, ретировался. Игра окончена.
Этого она и добивалась. Она не собиралась к нему возвращаться.
И снова, как будто со стороны, она увидела, как сидит в своей квартире блеклым февральским утром; самый близкий ей человек ушел, а от карьеры остались одни руины.
От этой мысли Жожо разрыдалась и плакала так долго и так безутешно, что потом с трудом узнала себя в зеркале. Она набрала в раковину холодной воды и опустила туда лицо, чтобы снять красноту и отек, но с ужасом поняла, что ей хочется так и остаться, чтобы захлебнуться. Впервые за тридцать три прожитых года она узнала, что значит захотеть свести счеты с жизнью.
Но это длилось лишь полсекунды.
После этого Жожо взяла себя в руки. Коллеги? Кому они нужны?! Писатели? Да их пруд пруди! Марк? Он же один такой!
ЛИЛИ
18
Больше недели я жила в уверенности, что у нас с Антоном все кончено. Я держала это сокровенное знание в себе, и это было похоже на спрятанный под кроватью пистолет — он беспрерывно тебя тревожит, но сделать отчаянный шаг ты не решаешься.
Мое убеждение, что мы исчерпали время для налаживания нормальной жизни, подкреплялось моим прошлым опытом — не собственным, а родительским. Я знала, что худшее уже произошло и продолжает происходить каждый день. Мы с Антоном считали себя не такими, как все, мы думали, превратности любви нас не коснутся, но в действительности мы были самая обыкновенная пара, просто двое людей, не сумевших справиться с грузом проблем.
И тем не менее, когда я сказала Антону, что ухожу, я была поражена его реакцией. Я считала, он, как и я, отдает себе отчет: мы оба понимаем, что все кончено, но продолжаем плыть по течению в ожидании удобного момента для разрыва. За месяцы, прошедшие после нашего переезда, мы настолько отвыкли разговаривать друг с другом, что я была искренне убеждена, что нас больше ничто не связывает. И я не сомневалась, что он спокойно даст мне уйти, выразит сожаление, что у нас так ничего и не вышло, но тут же добавит, что, учитывая обстоятельства, мы еще продержались на удивление долго.
Но он был совершенно обескуражен.
В тот вечер, уложив Эму спать, я взяла в руки пульт и, ничего не объясняя, выключила телевизор.
Антон посмотрел на меня с удивлением.
— Что такое?
— Ирина сказала, мы с Эмой можем пожить какое-то время у нее. Думаю, не стоит с этим тянуть. Я бы завтра и переехала.
Я уже начала произносить заготовленную тираду о том, что он может видеться с ребенком, когда ему будет угодно, но сделать это не удалось: Антон вышел из себя.
— Ты о чем? — Он больно схватил меня за запястье. — Лили! — набросился он. — Лили! Ты что?
— Я ухожу, — неуверенно проговорила я. — Я думала, ты сам понял.
— Нет! — Он был в неподдельном ужасе.
Он умолял. Упрашивал. Забрал у меня из сумки ключи и загородил спиной дверь, хотя я и не собиралась уходить прямо сейчас.
— Лили, пожалуйста! — задыхался он. — Я тебя прошу… Я умоляю! Подумай как следует.
— Антон, я только и делаю, что думаю.
— Ну, хоть до утра подожди. Выспишься — тогда и…
— «Выспишься»? Да я уже полгода как не сплю.
Он закрыл рот рукой и невнятно что-то проворчал; я уловила только «пожалуйста» и «господи».
— А как ты себе представлял нашу дальнейшую жизнь? — спросила я.
— Я думал, дела пойдут. Я думал, они уже начали выправляться.
— Но мы больше даже не разговариваем.
