Нельзя сказать, что каждый день давался мне одинаково легко. Случались жуткие моменты, как, например, тот день, когда русская подружка Ирины, Катя, пришла в гости со своим очаровательным полугодовалым мальчиком, кареглазым Войчеком; он был похож на Эму. Это сходство навело меня на мысль обо всех тех детях, которые могли бы родиться у нас с Антоном, но уже никогда не родятся. О тех братишках и сестренках, которые уже были у Эмы в параллельном мире, но мы с ними никогда не встретимся. В душе у меня поднялось нечто ужасное, но прежде чем печаль меня окончательно скрутила, Катя, глядя на Эму, произнесла (все с тем же славянским акцентом): «У этого ребенка чудная кожа», — и этим отвлекла меня от горестных мыслей. Неужели Ирина опять пробовала на ней кремы? Для сужения пор? На этом креме она была просто помешана и всем его навязывала с евангелическим упорством. Да, сердито призналась она, она намазала мордашку моей дочери «едва заметным», как она выразилась, слоем крема. Под дальнейшим нажимом она призналась, что воспользовалась еще и тональным кремом, и от возмущения я позабыла про свои печали.
— Один день переходил в другой, и все они были похожи друг на друга как две капли воды. Часто я задумывалась о нашем будущем, особенно о будущем Эмы. Я пристально следила за ней, готовая уловить малейшее отклонение от нормы. Иногда, слыша поворот ключа в двери, она широко распахивала глаза и выдыхала:
— Антон?
Во все же остальном все шло своим чередом.
Она всегда была крепким ребенком, и, возможно, ее коренастое телосложение свидетельствовало и об эмоциональной устойчивости. Я должна была признать, что разлад в нашей семье не вызвал у Эмы никакого потрясения. Но я боялась, что она все копит в себе, а значит, лет в тринадцать все проявится и она начнет таскать вещи из магазинов и нюхать клей.
Единственным моим утешением было то, что я поступила, как считала лучше для ребенка, а я понимала, что материнство и чувство вины всегда идут рядом.
Эма жила отдельно от отца, но виделась с ним часто. Чуть не каждый день, после работы, он водил ее гулять в парк, а по субботам она у него ночевала. После первых нескольких визитов мне стало тяжело видеть его убитые горем глаза, и я попросила Ирину отдавать и забирать у него Эму без моего участия. К великому моему облегчению, Ирина не возражала. Договоренность действовала исправно, пока в один прекрасный день, недели через три после нашей разлуки, Ирина не ушла в ванную в самый неподходящий момент. Пришлось мне самой открыть дверь.
— Лили? — Антон был поражен, увидев меня. Точно так же, как для меня было шоком видеть его. Он всегда был худой, но за те дни, что я его не видела, превратился в скелет. Правда, я и сама-то сейчас на фотосессию бы не подошла. (Если бы не щедрое обращение Ирины с кремом для сужения пор, мне бы, наверное, потребовалась пересадка головы.)
Эма пробежала мимо меня в глубь квартиры, и уже через несколько секунд до меня донеслись вступительные аккорды «Маугли».
— Не ожидал тебя увидеть… — сказал Антон. — Послушай… — Он порылся в кармане куртки и достал письмо. Такое мятое и затертое, как будто он его там месяц таскал. Он регулярно приносил мне почту, но это было какое-то особенное письмо, я сразу поняла. — Это от меня. Я хотел передать в руки, чтобы быть уверенным, что ты его получила. Сейчас ты его читать не захочешь, но когда-нибудь потом…
— Отлично, — безжизненным тоном сказала я, не зная, как поступить. Мне хотелось прочесть сразу, но интуиция подсказывала, что не надо. Так и не опомнившись от потрясения, я попрощалась, закрыла за ним дверь, потом прошла в свою спальню, убрала письмо в тумбочку, понадеявшись, что скоро о нем забуду.
Я стояла у окна и все еще ощущала удары сердца каждой клеточкой своего тела, когда Антон вышел из подъезда. Когда Ирина была на посту, я не позволяла себе и украдкой на него взглянуть, но сегодня порядок оказался нарушен, и я осталась смотреть. Он шел по тротуару, а в нескольких метрах от входной двери вдруг остановился, и плечи у него заходили ходуном, как от смеха. Я с обидой уставилась на него и подумала: над чем это он смеется? Меня эта встреча расстроила до мозга костей, а ему, значит, весело? И тут до меня дошло, что он не смеется, а плачет. Я в ужасе отступила назад, мне казалось, я сейчас умру от горя.
На восстановление душевного равновесия у меня ушел весь вечер и четверть бутылки водки. Но потом все опять стало хорошо. Я понимала, что это не может пройти безболезненно. Мы с Антоном были влюблены, у нас был ребенок, и с первого момента нашей встречи мы были очень близкими друзьями. Когда чему-то хорошему (настолько хорошему) приходит конец, это всегда ужасно. Но настанет день, когда боль утихнет и мы с Антоном опять будем друзьями. Надо только подождать.
Я понимала, что в один прекрасный день моя жизнь в корне изменится, наполнится чувствами, и друзьями, и смехом, и красками, и совершенно новыми людьми. Я была почти твердо уверена, что в ней найдется место и другому мужчине, и другим детям, другой работе и дому. Я не имела представления, каким образом я совершу этот переход — от моей бесцветной сегодняшней жизни к насыщенной и яркой, которая уже рисовалась мне в воображении. Я знала только, что эта новая жизнь придет. Но сейчас до нее еще далеко, все, что будет, случится с другой Лили, я туда пока не спешу.
Я была настолько пассивна во всем, что даже не чувствовала никакого раскаяния, нещадно эксплуатируя щедрость Ирины, которая мало того, что пустила нас жить, так еще и с Эмой нянчилась. В обычной ситуации я бы мучилась, планировала уехать при первой возможности и всякий раз, включая свет, чувствовала бы себя бессовестной дармоедкой. Иногда я и деньги у нее занимала — зарабатывала я как-то неравномерно — и даже не стыдилась этого. Ирина неизменно молча протягивала деньги, за исключением единственного случая, когда я пришла с очередной безмятежной прогулки в парке и сказала: «Ирина, банкомат мне опять денег не дал. Ты меня не выручишь до получки?»
Она ответила:
— Почему у тебя нет денег? Ты же на прошлой неделе получила чек.
— Мне надо было отдать тебе долг, потом я купила Эме велосипед, ведь у всех девочек велосипеды есть, потом я водила ее в парикмахерскую и делала стрижку, как у девочки Доры из «Затерянного города». У всех девочек такая прическа, а у нее — нет. Не годится!
— А теперь тебе не на что ее кормить, — подвела черту Ирина. И хитро добавила: — Обвиняешь Антона, что он не умеет обращаться с деньгами, а сама не лучше.
— А я и не говорила, что я лучше. Ничего не могу поделать, так меня воспитали. Лишнее доказательство того, что нам с Антоном нельзя жить вместе.
Она вздохнула и махнула на жестяную банку от печенья.
— Бери сколько хочешь. — Потом протянула мне открытку. — Тебе письмо.
Я с удивлением посмотрела на картинку: три американских медведя-гризли стоят в ручье, на фоне сосен и шикарного ландшафта. Похоже на Канаду. У самого большого медведя в лапах зажат огромный лосось, средний ловит в воде рыбу, а маленький держит в лапах трепещущую рыбешку. Я перевернула открытку, снимок назывался «Медведи-гризли на запруде». Но кто-то — с почерком Антона — зачеркнул официальное название и надписал: «У Антона, Лили и Эмы сегодня рыбный день». К великому своему удивлению, я расхохоталась.
