Из глаз хлынули слезы. Насколько другой была бы сейчас наша жизнь! Но я вытерла глаза и призналась: зная нас с Антоном — не намного другой. В январе мы должны бы были начать регулярные выплаты, а регулярными заработками мы никогда похвастаться не могли.
Ужасно странно было получить этот чек, он принадлежал к совершенно иному периоду моей жизни и стал для меня посланием из далекой галактики. В то же время это был сигнал, которого я подспудно ждала; он означал, что я могу сделать перерыв в работе, и я позвонила маме, чтобы сообщить радостную весть.
— Долго планируешь пробыть? — спросила она с беспокойством.
— Лет сто, — сказала я. — Несколько месяцев. Пока ты не начнешь глубоко дышать. С недельку, не против?
— Ладно.
Я отправилась складывать вещи и в ящике комода наткнулась на истрепанное письмо от Антона. Оно лежало в чашечке лифчика, и я уставилась на него так, будто оно живое. Мне не терпелось его вскрыть. Но я взяла его за уголок и отправила в мусорную корзину; надо было давно это сделать.
После этого я нагрузила машину (Ирина дала мне попользоваться своей новой «Ауди» — очередной подарок от Василия) — главным образом мягкими игрушками.
Стояло чистое весеннее утро, приятно было мчаться по шоссе — у меня было такое чувство, будто все тревоги остались позади, в Лондоне. После двух часов пути, даже меньше, мы уже съезжали с трассы на боковую дорогу. «Почти приехали!» Несколько небрежных поворотов (в моей манере) — и опа! — перед нами вырос грузовик, доверху нагруженный бетонными дорожными тумбами. Миль пятнадцать в час, не больше. Дорога была слишком узка и извилиста для обгона, но я объявила:
— Эма, мы теперь за городом. Здесь можно не спешить.
Эма согласилась, и мы в миллионный раз запели песню Мадонны про автобус.
Так мы и тащились за грузовиком и распевали, когда тот вдруг — дальше все происходило, как в кино — налетел на какой-то бугор, тумбы в кузове поехали, крепившие их цепи полопались, и груз посыпался вниз — как кегли, только из бетона. Эти кегли сыпались на нас градом, скатывались с дороги в кювет, летели прямо на меня; все происходило так быстро, что времени удивляться не было. Одна тумба скользнула по нашему лобовому стеклу и вмяла его внутрь. Другие падали на крышу, та прогнулась и закрыла мне обзор, нога моя уперлась в тормоз, но мы продолжали катиться вперед. В какой-то момент мы с Эмой прекратили пение, и в голове у меня с кристальной ясностью оформилась мысль: сейчас мы умрем. Я погибну вместе с ребенком на сельской дороге в Ворвикшире. Я еще не готова…
Я взглянула в зеркало заднего вида — Эма была озадачена, но не испугана. Это мое дитя, я не смогла его уберечь.
Камнепад продолжался целую вечность. Мне показалось, что, прежде чем мы замедлили ход, прошли годы: Эма пошла в школу, благополучно преодолела подростковый возраст, и сейчас впервые в жизни она испугалась, что залетела. Это было как во сне, когда хочешь бежать, а ноги не слушаются; педаль тормоза была вдавлена в пол, но безрезультатно.
Наконец, слава богу, мы остановились. Я сидела, тупо глядя перед собой и не веря, что мы наконец встали. Потом повернулась к Эме. Та протянула мне ручку. В кулачке у нее что-то было.
— Стекло, — сказала она.
Я выбралась из машины, в ногах была такая легкость, будто я не шла, а плыла по воздуху. Я вынула Эму из детского сиденья, и она тоже показалась мне невесомой. В ее прическе, как у девочки Доры из «Затерянного города», блестели сотни осколков — заднее стекло вдавилось внутрь, прямо на ее головку, но странное дело — ее совсем не поранило. И меня тоже. Нигде не болит, крови тоже не видно.
Водитель грузовика от шока заговаривался.
— О господи, — твердил он. — О господи! Я думал, я вас убил, я думал, я вас убил.
Он достал мобильный телефон и куда-то позвонил («Помощь вызывает», — вяло подумала я), а я стояла, держала Эму и смотрела на изуродованную машину, и повсюду, по всей дороге, были бетонные тумбы, тумбы, тумбы… Мне захотелось сесть, я опустилась на поросшую травой обочину и прижала к себе ребенка. Мы сидели на краю дороги, и я вдруг поняла: на мне нет ни царапины не потому, что я такая везучая, а потому, что я уже умерла. Я щипнула себя за руку. Что-то вроде почувствовала, но я не была уверена. Тогда я ущипнула Эму, и она посмотрела на меня с удивлением.
— Прости.
— Ой, Лили, — сказала она. — Не шали.
День выдался довольно холодный — от дыхания шел пар, — но мне было комфортно: голова, как в разреженном воздухе, кружилась, но на меня снизошел необычайный покой. Я еще крепче прижала к себе Эму, щека к щеке, и мы замерли, будто позировали фотографу. Вдалеке раздался вой сирен, потом подъехала «Скорая», из нее выпрыгнули какие-то люди и побежали к нам.
«Вот оно, — подумала я. — Сейчас я увижу, как мое бездыханное тело кладут на носилки, а я буду парить в пяти метрах над землей». Я только не могла понять, жива ли Эма или тоже умерла.
Мне в глаза посветили тонким фонариком, на руку нацепили рукав тонометра, и посыпались дурацкие вопросы. Какой сегодня день? Как зовут премьер-министра? Кто победил в конкурсе поп-музыкантов? Врач «Скорой», солидный мужчина средних лет, взглянул на искореженную машину и поморщился.
— Вам чертовски повезло.
— Правда? — У меня блеснула надежда. — Вы хотите сказать, мы не умерли?
— Вы не умерли, — деловито ответил он. — Но у вас шок. Не делайте резких движений.
— Как это?
— Не знаю. Резких — и все.
— Хорошо.
Нас доставили в больницу, признали абсолютно здоровыми, потом приехала мама и забрала нас к себе: идиллический маленький домик в идиллической деревушке на краю фермерского поселка. Мамин сад выходил к полю, где паслись три флегматичных овцы и ягненок; он скакал вокруг с веселостью дурачка.
Эма, городской ребенок, впервые в жизни увидела живых овец и пришла в восторг. Она кричала им:
— Плохая собака! Плохая собака!
Потом начала лаять, и довольно убедительно, овцы сбились к воротам и с ласковым выражением уставились на нее, сомкнув кудрявые головы.
— Ступай в дом, — сказала мне мама, — ты перенесла сильный шок, тебе надо прилечь.
Мне не хотелось оставлять Эму и даже отрывать от нее взгляд — сейчас, когда я ее едва не лишилась.
Но мама объявила: «Здесь она в полной безопасности», — и я поверила. Она привела меня в комнату с деревянными балками и розочками на обоях, и я провалилась в мягкую постель с ситцевыми простынями. Пахло чистотой, уютом и безопасностью.
— С машиной надо разобраться, — сказала я. — И Антону позвонить. И позаботиться, чтобы с Эмой больше никогда ничего не случилось. Но сначала — поспать.
А потом наступило утро, я открыла глаза — передо мной стояли мама с Эмой, и Эма улыбалась сладкой улыбкой ребенка.
