Я первым делом сказала:
— Мы вчера не умерли.
Мама выразительно на меня посмотрела («Не перед ребенком же!») и спросила:
— Как спалось?
— Чудесно. Посреди ночи вставала в туалет, но умудрилась не налететь на косяк, ничего не разбить, так что в глазах не двоится.
— Отец уже выехал, хочет убедиться своими глазами, что вы с Эмой живы. Но возвращаться к нему я не собираюсь! — поспешила добавить она. Она всегда мне это говорит, когда предстоит встреча с папой. — Антону я позвонила.
— Только чтоб не приезжал!
— Почему?
— Потому что мне нельзя делать ничего резкого.
Мама погрустнела.
— До чего же жаль, что у вас так вышло.
— Да, — согласилась я. — Хорошо хоть, я ни разу не застукала его в красном корсете и черных чулках. Или мастурбирующим перед моим туалетным столиком.
— Что за гадости ты говоришь! — возмутилась мама.
Я нахмурилась:
— Говорю, как хорошо, что этого не было. Это бы серьезно осложнило наши отношения — я бы хохотала каждый раз, как его видела.
— А что ты там говорила про дверной косяк?
— Просто радовалась, что не покалечилась.
По маминому лицу пробежала тень, она притянула к себе Эму и сказала:
— Пойдем-ка печь блины, а?
Они удалились на кухню, а я неторопливо оделась, села у окна и стала тихонько напевать, пока по дорожке не прошуршал двадцатичетырехлетний «Ягуар» — из Лондона прибыли папа и Поппи.
Мама взглянула на выходящего из машины отца и закатила глаза.
— Я так и думала — он в слезах! Что за сентиментальность! Даже неприлично. И так некрасиво!
Она распахнула дверь, и Эма задохнулась от радости, что, приехала Поппи. Они взялись за руки и стали носиться по дому, круша все на своем пути, а папа заключил меня в такие тесные объятия, что я тоже чуть не задохнулась.
— Девочка моя, — бормотал он сквозь слезы. — Мне как сказали — я сам не свой. Как же вам повезло!
— Да уж. — Мне наконец удалось высвободиться и перевести дух. — Если подумать, вся моя жизнь — сплошное везение.
Эти слова его слегка озадачили, но поскольку я только что побывала на волосок от смерти, то меня полагалось подбадривать.
— Ну, ты сам подумай, — продолжала я. — Сколько раз в жару пила кока-колу из банки — и ни разу меня не ужалила забравшаяся внутрь оса. И ни разу у меня не было анафилактического шока, так, чтобы язык распух, как мячик. Разве не чудеса?
Мама посмотрела на отца.
— Она все время что-то такое говорит. Что с тобой, Лили?
— Просто поддерживаю разговор.
Все погрузились в неловкое молчание, и стали слышнее радостные вопли Эмы и Поппи, терзающих овец. Мама обернулась на шум, потом вдруг накинулась на меня:
— А теперь о чем ты думаешь?
— Да ни о чем! Думаю, я счастливая, что у меня ногти на ногах не криво растут. Вросший ноготь — это ужасно. А делать операцию — вообще с ума сойдешь.
Мама с папой переглянулись.
— Надо тебе врачу показаться, — сказала мама.
Вовсе нет. Обычный приступ благодарности судьбе, который случается у меня после чего-то ужасного. Я попыталась объяснить.
— Мы с Эмой вчера могли запросто погибнуть. Нас могло придавить бетонной тумбой, я могла вывернуть машину в кювет — ведь мне ничего не было видно! — мы могли врезаться в грузовик. Так как ничего этого не случилось, я и вспомнила обо всех ужасах, которые могли произойти, но не произошли. Хотя нельзя сказать, чтобы у меня сейчас все было в порядке, я все равно чувствую себя счастливой.
На лицах родителей ничто не отразилось, и я продолжала.
— Ночью мне снилось, что я несу Эму через поле, а с неба валятся огромные камни, но они падают у нас за спиной, и там, где мы прошли, разверзается земля. Но мы с Эмой невредимы, мне открывается безопасный проход, по нему я и иду.
Я замолчала. Лица у них оставались бесстрастными. Наконец заговорил отец.
— У тебя, наверное, сотрясение мозга, дочка. — Он повернулся к маме. — Полюбуйся, что мы с ней сделали. Это мы с тобой виноваты.
Он пустился в разглагольствования о том, как повезет меня к лучшим специалистам в Лондоне, но мама его оборвала:
— Пожалуйста, не мели чепухи.
— Спасибо, мама. — Хоть кто-то меня понял. Но тут она добавила:
— Местного доктора вполне хватит.
Я пыталась запрятать это поглубже, но не могла. Это было похоже на то давнее нападение, только наоборот — если вы понимаете, о чем я. Тогда мне открылись все страшные вещи, которые могут случаться с людьми. Теперь — то, что могло произойти, но не произошло.
«Наш мир вполне безопасное место, — подумала я. — И жизнь отнюдь не рискованная штука».
На следующее утро папа нехотя уехал домой — его срочно затребовала Дебс, ей приспичило открыть банку джема или что-то в этом роде, — и мы остались втроем: я, мама и Эма. Погода была чудесная, настроение — тоже. Я готова была скакать от радости, что у меня не шумит в ушах. Или что я не прокаженная.
Я повернулась к маме.
— А здорово, когда подагры нет, правда?
В ответ она рявкнула: «Да, точно!», набрала номер и вызвала врача на дом.
Доктор Лотт, молодой человек с курчавой головой, вошел в мою комнату с розочками меньше чем через час.
— Ну, какие у нас проблемы?
За меня ответила мама:
— У нее разлад с мужем, карьера рухнула, но она вполне счастлива. Правда же?
Я подтвердила. Да, все так. Доктор Лотт нахмурил брови.
— Что ж, это тревожный симптом. Тревожный, но еще не говорит о болезни.
— Меня чуть не убили, — сказала я.
Он с ужасом посмотрел на маму. Брови поползли вверх.
— Нет, не она. — Я рассказала, что произошло.
— А-а, — сказал он. — Ну, все понятно. Ваш организм настолько поражен фактом своего спасения, что у вас произошел массированный выброс адреналина. Это объясняет вашу эйфорию. Не переживайте, это быстро пройдет.
— То есть я скоро опять впаду в депрессию?
— Да, да, — успокоил он. — И даже, может быть, более глубокую, чем всегда. У вас может начаться адреналиновая недостаточность.
— Ну, слава богу, — сказала мама, — вы нас успокоили. Спасибо, доктор. Я вас провожу.
Она проводила его до «Сааба», а в окно доносились их голоса.
— Вы ничего ей не выпишете? — спросила мама.
— Например?
Мама была озадачена.
