— А-а. А я думал, меня будут четвертовать. Если только это…
Он быстро поправился:
— Нет, к отцу твоему у меня претензий нет, но… — После еще одной горестной паузы Антон взял в руки трубку: — Привет, Дебс. Да, конечно! Нам бы очень хотелось к вам прийти. Но я лежу с переломом после несчастного случая. Дурацкая история. Разгружал стиральную машину, и тут — хлоп! На ногах не удержался, что тут сделаешь. Плакала моя бедренная кость. Ненадежная штука оказалась. Что говорите? Прискакать на здоровой ноге? Дебс, я бы с радостью, но вы разве не слышали? Рядом с Госпел-оук только что взорвалась ракета с ядерной боеголовкой! Нет, Дебс, я не думаю, что вам удастся убрать радиоактивные осадки тряпкой и порошком.
Он положил трубку на место и с угрюмым видом откинулся на спину.
— Вот черт, — изрек он. — Еще и добираться туда целый день.
Папа так и не вернулся назад в Суррей, хотя, думаю, теперь это было ему по карману. Подозреваю, что, после того как ему один раз пришлось оттуда убраться, он боялся вновь напороться на невидимого вышибалу, который не допустит, чтобы он там находился.
И он стал жить в Масуэлл-хилле, в роскошном доме эдвардианской постройки с очень подходящим его жене названием Деттол
[1]
-хаус, наполненном невыносимыми запахами. Дебс регулярно мыла, терла и чистила все подряд, была большой поклонницей освежителей воздуха и числила дезинфицирующие средства среди своих лучших друзей.
Район Масуэлл-хилл находится не так далеко от Госпел-оук — если по прямой. Если же ехать на метро, то надо давать большого кругаля.
Антон пошел в душ, я меняла Эме подгузник, и тут зазвонил телефон. По-настоящему зазвонил. Я не стала брать трубку — пусть с автоответчиком поговорят. Но уже через несколько секунд меня одолело любопытство, я прошла в гостиную и прослушала пленку.
Это была Отали. Вышло наконец интервью Марты Хоуп-Джонс; его появление в воскресном номере было для Отали неожиданностью. Никаких положительных эпитетов — типа «миленький материальчик» — не прозвучало. Знак нехороший.
— Антон! — прокричала я. — Мне надо выйти за газетой.
Он высунул голову из ванной.
— А что такое?
— Вышел материал Марты Хоуп-Джонс.
— Я схожу. — Антон натянул на влажное тело одежду и выскочил за дверь.
Пока он отсутствовал, я машинально продолжала одевать Эму и про себя молилась: «Пожалуйста, пусть оно будет хорошим, ну пожалуйста!»
Потом Антон вернулся. С газетой под мышкой.
— Ну? — с беспокойством спросила я.
— Я еще не читал.
Мы расстелили газету на полу и дрожащими пальцами стали переворачивать страницы.
Вот оно. Разворот на две полосы. Заголовок гласил: «Лили Райт: сомнительный успех». Это уже малость отличалось от ожидаемого «Лили Райт на пути к успеху» или «Так держать!». Какие еще пакости они мне уготовили?
Слава богу, хоть фотографию подобрали удачную: в кои-то веки у меня был умный вид, а не какой-то чокнутый. Но под фотографией самой Марты — погоны до ушей — красовался жуткий снимок чьего-то плеча с огромным сизым синяком. Подпись гласила: «У Лили были такие же синяки». О господи!
Я пробежала глазами текст.
«Так называемый роман Лили Райт „Колдунья Мими“ в последнее время устойчиво входит в число бестселлеров. Но не впадайте в заблуждение и не думайте, что это — результат тяжких трудов. „Я его накропала за восемь недель, — злорадствует Лили в адрес своих коллег. — Большинство книг по пять лет пишутся, и то потом их никто не печатает“.
Это было как ушат холодной воды.
— Я не злорадствовала, — прошептала я. — И что означает «так называемый роман»? Это и есть роман, никакой не «так называемый»!
«Про книжку Лили пишут, что она „приторная“, чего не скажешь о ее авторе. Демонстрируя высокомерное небрежение к мнению окружающих, Лили заявляет: „Мне плевать, что говорят критики“.
Я перевела взгляд на свою фотографию: теперь я не казалась себе умной, я была расчетливой.
Дальше следовала еще одна моя цитата: «Добро пожаловать в мое скромное жилище».
Что ж, кто-то же должен был это сказать!
Она описала даже сохнущее на кухне белье…
«Райт не заботит красота и чистота в доме».
Кусочек «лего»…
«Когда гостя приглашают присесть, разве излишне ожидать, что хозяева предусмотрительно уберут с сиденья все острые предметы ?»
Мой семейный статус…
«Хотя у Райт уже есть дочка, она и не думает оформить брак, чтобы ребенок не рос незаконнорожденным. И что это за мать, которая отправляет малыша гулять в минусовую температуру?»
Это было УЖАСНО!
— Она меня разложила, как Кортни Лав, — проговорила я, ошеломленная.
Два самых мерзких отрывка из «Обсервера» и «Индепендента» тоже были процитированы — вдруг кто-то их пропустил? Затем следовал пересказ истории с ограблением, причем особенный упор делался на том, что после инцидента я не работала и не мылась. Заключительный абзац гласил:
«Травма, вызванная нападением, все еще дает о себе знать. Хотя Райт лишь посмеивается, подсчитывая гонорары, она предпочитает жить в неряшливой однокомнатной квартирке, которая, если говорить откровенно, выглядит не намного лучше какой-нибудь лачуги. Или она считает, это то, что она заслуживает ? Если так — может, она и права…»
— Это какие, интересно, гонорары я подсчитываю и посмеиваюсь? — спросила я. — Если не считать аванса, я еще и гроша не получила. И какая я? Самоуверенная? Или прибитая заниженной самооценкой? И у нас не однокомнатная квартира. У нас квартира с одной спальней, а это разные вещи.
Впервые Антону изменил его природный оптимизм. Ничего хорошего в связи с этой статьей сказать было нельзя. Абсолютно ничего.
— Подать в суд? — спросила я.
— Не знаю, — задумчиво произнес он. — Твое слово будет против ее, а многое из написанного — всего лишь ее мнение, за это в суд не тащат. А вот с Жожо поговорить надо.
— Ладно. — Меня в очередной раз обдало волной людского равнодушия. Это было в тысячу раз хуже, чем материал в «Обсервере». Там только критиковалась моя книга, а тут облили грязью меня саму.
— Только жалкие личности могут быть такими жестокими, — пыталась я убедить себя. — Она, должно быть, очень несчастна.
— Несчастным буду я, если ты станешь сидеть с таким видом.
При повторном чтении всплыла еще масса неточностей, которые мы пропустили в первый раз, шокированные неприязненным тоном.
