Когда мы выходили из станции метро «Лестер-сквер», чтобы попасть в Сохо, я вся дрожала — где-то поблизости находилась контора Антона, но Коди отказывался называть улицу.
— Не отвлекайся! — заявил он. — Не забывай, зачем ты здесь.
Вам бы стоило взглянуть на эту Жожо Харви. Под три метра ростом, в теле, с темными ресницами и волнистыми каштановыми волосами до плеч. Если бы она была актрисой, то ее появление на экране сопровождалось бы тоскливой песней саксофона, с выраженными эротичными нотками. Видная девушка. И не тощая, понимаете? Ее было много.
Коди сказал, что подождет в приемной, и она повела меня по коридору в свой кабинет. На полках было полно книг, и, завидев «Мими» с ее бездарными снадобьями, я испытала приступ тоски, ненависти и еще примерно шестидесяти разных чувств. Хочу того же!
Жожо помахала растрепанной пачкой листов и сказала:
— Ваша рукопись. Ну и смеялись мы, честное слово!
— М-мм… Вот и хорошо.
— Как вы ездили в аптеку. И как папа отрастил бакенбарды. Просто здорово!
— Благодарю.
— Есть какие-нибудь предложения относительно жанра? Документальный или художественный?
— Не документальный, это уж точно. — Я была в ужасе.
— Тогда художественный.
— Но я не могу, — сказала я. — Это же все про моих родителей.
— И даже история с Гельмутом? Или как эта девушка — Колетт, кажется? — танцует вокруг пресса для брюк в одних трусиках? Мне этот эпизод очень понравился.
— Ну, нет, это, конечно, я из головы выдумала. Но главная линия — о том, как папа бросил маму, — это все подлинное.
— Знаете что? Можете считать меня бесчувственной, — она задрала ноги на стол — отличные сапоги, к слову сказать, — но это же все старо как мир: муж уходит к молодой женщине. — Она широко улыбнулась и сказала: — Никто же не подаст на вас в суд за то, что вы украли историю их жизни.
Легко ей говорить.
— Детали можно чуточку изменить.
— Как?
— Например, отец может работать в другой области — хотя все, что про шоколад, мне тоже жутко нравится, — а мама вообще может быть совсем не такой.
— Каким образом?
— Да каким угодно. Посмотрите на мам ваших знакомых — они все очень разные.
— Все равно все будут знать, что это про моих родителей.
— По статистике, каждый литературный дебют имеет автобиографическую основу.
Я хотела, чтобы она продолжала говорить, продолжала убеждать меня, уговаривать, а я чтобы продолжала возражать, а она бы опять отбивала мои аргументы. Приятно было сознавать свою востребованность, я готова была сидеть там вечно.
Но Жожо вдруг сбросила со стола свои длинные ноги, встала и протянула мне руку.
— Джемма, я не хочу уговаривать вас делать то, что вам претит.
— А-а… Верно…
— Жаль, что мы обе зря потратили время.
Меня словно ужалило. Она, наверное, очень занятой человек. Но мне все равно нравилось, как меня обхаживают и уговаривают, а сейчас эта Жожо стала нравиться мне заметно меньше.
Мы шли назад по коридору, а навстречу нам двигался этот ходячий половой акт — красивые длинные ноги в красивых брюках. Волосы черные и блестящие, как вороново крыло, глаза — синие, как мигалка на крыше «неотложки». (В точности этого сравнения я не вполне уверена.)
Он кивком головы поздоровался со мной и сказал:
— Жожо, ты надолго?
— Нет, сейчас буду. Это Джим Свитман, — пояснила она мне. — Шеф рекламной службы.
Мы с Коди возвращались в аэропорт на метро. Коди бушевал. Я была тише воды ниже травы. Агент, литературный агент проявил интерес к тому, что я накропала, — событие, по всем меркам более редкое, чем солнечное затмение. Теперь все было кончено. Я вздыхала. И готова была поклясться, что у Жожо безумный роман с этим неотразимым Джимом Свитманом.
Во мне словно заноза засела. Я зря потратила драгоценный свободный день — когда теперь на здоровье сошлешься? А худшее еще было впереди. В аэропорту я пошла в газетный киоск купить себе несколько журналов, чтобы было чем заняться в полете, и за два метра увидела это. По тому, как зашевелились волосы у меня на голове, я поняла, что случилось что-то очень скверное. Раньше, чем мой мозг успел перевести во что-то осмысленное заголовок на газетной полосе, в душе у меня уже поселился ужас. Это была фотография Лили — на первой полосе «Ивнинг стэндард», а крупно набранный заголовок — что самое ужасное — гласил: «Незнакомка из Лондона берет штурмом литературный мир».
Полностью статья была напечатана на девятой полосе. Я схватила в руки газету, поспешно долистала до нужной страницы и увидела еще один, в четверть листа, снимок Лили в ее роскошном доме (вообще-то, виден был только угол дивана) с ее роскошным сожителем, рассуждающим о ее роскошной, идущей нарасхват (поганой) книге. Больно признавать, но выглядела она великолепно, такая хрупкая, воздушная и совсем не лысая. Начес, конечно, «решила я.
Антон тоже смотрелся хоть куда, намного красивее ее, если уж говорить правду, тем более что волосы у него были свои, а не пересаженные, как у Берта Рейнольдса. Меня поразило сходство с прежним, моим Антоном, а новое в его облике вызвало протест. Волосы у него стали длиннее, а рубашка из чистого хлопка была вся в заломах — полная противоположность тем временам, когда его одежда всегда выглядела так, словно только что из-под утюга. (Впрочем, он и без этого всегда был хорош, я не такая вредная.)
Я уставилась на снимок: смеющимися глазами Антон смотрел прямо на меня. Он мне улыбается! Так. Стоп. Фантазерка. Скажи еще, он шлет тебе тайный сигнал.
В толчее аэропорта, плечом к плечу с Коди, я пробежала глазами историю восхождения Лили к вершинам популярности и испугалась, что меня стошнит прямо на людях.
Я набросилась на Коди.
— Ты говорил, она прошла незамеченной.
— Так и было. — Он злился, что что-то интересное прошло мимо него. — Не сваливай все на меня! Ты на себя должна злиться. — Коди никогда не извиняется — он просто переводит стрелки. — Сама подумай, какой шанс ты сегодня отвергла.
Он кивнул на улыбающуюся физиономию Лили в газете.
— Видишь? На этом месте, между прочим, могла быть и ты.
Газету я не купила — не смогла, но всю дорогу до дома думала об Антоне. Я не видела его больше двух лет, но сейчас эта фотография произвела на меня такой эффект, будто мы только что расстались. Возможно, я проходила сегодня мимо его конторы, может, была совсем рядом… Это должен быть какой-то знак.
8
Незаметно мы вступили в пятый месяц жизни без папы. Мне удалось пару дней не придавать этому факту значения, поскольку у меня были другие причины для подавленного состояния — в первую очередь моя мертворожденная писательская карьера.
