Он протянул руку к двери, попытался нащупать ручку.
Та повернулась сама собой.
Дверь приоткрылась, и Б'ей Реж в страхе отшатнулся.
За ней стоял Ворбис, лицо его, озаренное мерцающим светом масляной лампы, выражало мягкую озабоченность.
– Прошу простить меня за столь поздний визит, господин, – промолвил эксквизитор. – Но мне показалось, что нам просто необходимо поговорить. О завтрашнем дне…
Меч выпал из руки Б'ей Режа.
Ворбис наклонился вперед.
– Что-нибудь не так, брат?
Он улыбнулся и вошел в комнату. Два инквизитора в капюшонах скользнули следом.
– Брат, – повторил Ворбис.
И закрыл дверь.
– Ну, как тебе там? – участливо осведомился Брута.
– Буду греметь, как горошина в горшке, – проворчала черепашка.
– Могу добавить соломы. И смотри, что еще принес.
Пучок зелени упал на голову Ома.
– Взял на кухне, – пояснил Брута. – Шелуха и капустные листы. Я их украл, а потом подумал, что это ведь не может считаться воровством, раз я взял их для тебя…
Дурной запах полусгнивших листьев явно свидетельствовал о том, что Брута совершил преступление, когда овощи находились уже на полпути к помойке, но Ом ничего не сказал. Не сейчас.
– Все верно, все верно… – только и пробормотал он.
Должны быть другие, утешал он себя. Обязательно. За городом. А здесь все извращенно и неестественно. Но… перед Великим Храмом собралось столько паломников. Это были не просто сельские жители, то были самые преданные из самых преданных. Целые деревни складывались деньгами, чтобы послать сюда паломника, который бы помолился за всех. Но пламени веры не было. Был страх, благоговейный ужас, было страстное желание, была надежда. Все эти эмоции имеют свои запахи. Но пламени веры не было.
Орел бросил его недалеко от Бруты. Спустя некоторое время он… очнулся. Первые смутные воспоминания касались того, как он жил в образе черепахи. А сейчас он помнил, как был богом. На каком расстоянии от Бруты эти воспоминания начнут затухать? В миле от мальчика? В десяти? Как это произойдет? Почувствует ли он, как из него уходят знания, как он вновь превращается в жалкую рептилию? Но, возможно, останется часть, которая будет помнить – всегда и безнадежно…
Великий Бог Ом содрогнулся.
Ом сидел в плетеном коробе, висевшем на плече Бруты. Там и в лучшие времена было не слишком удобно, а сейчас короб часто трясся, поскольку Брута пританцовывал от утреннего морозца.
Некоторое время спустя появились конюхи, ведущие лошадей. Кое-кто одарил Бруту странным взглядом. Ну а Брута всем улыбался. Это показалось ему лучшим поведением в такой ситуации.
Он уже начинал испытывать голод, однако оставить свой пост не смел. Ему приказали стоять здесь. Но потом донесшиеся из-за угла звуки заставили его таки сделать несколько шагов, чтобы выяснить, что там происходит.
От площади его отделяло крыло здания, и похоже было, что там готовится к походу еще один отряд.
О существовании верблюдов Брута знал. В деревне, где жила его бабушка, была пара этих животных. Но здесь, как ему показалось, собрались сотни верблюдов, и все они выражали недовольство, словно плохо смазанные насосы, и воняли как тысячи промокших половиков. Среди верблюдов ходили люди в джелибах и периодически лупили животных палками, что является наиболее надежным и не раз апробированным методом общения с верблюдами.
Брута подошел к ближайшему животному. Мужчина привязывал к горбу бурдюки с водой.
– Доброе утро, брат, – поздоровался Брута.
– Отвали, – ответил мужчина, не оборачиваясь.
– Пророк Бездон говорит нам (глава XXV, стих 6): «Горе тому, кто поганит свой рот проклятиями, ибо слова его не что иное, как пыль», – нравоучительно промолвил Брута.
– Правда? Тогда бери его с собой и отваливайте оба, – равнодушно ответил мужчина.
Брута замялся. Формально мужчина только что заработал гарантированное место в тысяче преисподних и месяц или два пристального внимания квизиции, но, присмотревшись, Брута заметил, что разговаривает с членом Божественного Легиона: из-под накидки воина торчал меч.
А легионеры, как и инквизиторы, пользовались особыми уступками. Частые близкие контакты с нечестивцами влияли на их разум и подвергали их души смертельной опасности. Брута решил проявить великодушие.
– Куда же вы отправляетесь со всеми этими верблюдами в такое чудесное утро, брат?
Воин затянул веревку.
– Скорее всего, в ад, – ответил он с мерзкой ухмылкой. – Вслед за тобой.
– Правда? А по словам пророка Ишкибля, для поездки в преисподнюю человеку не требуется ни верблюд, ни лошадь, ни мул. Он может въехать туда на своем языке. – В голосе Бруты послышались нотки неодобрения.
– А никто из старых пророков не говорил, что всякие любопытные придурки заслуживают хорошего удара по уху? – осведомился легионер.
– «Горе тому, кто поднимет руку свою на брата, поступая с ним аки с Безбожником», – процитировал Брута и добавил: – Это Урн. Наставления XI, стих 16.
– «Отваливай побыстрее и забудь, что видел нас здесь, иначе не миновать тебе беды, друг мой», – откликнулся легионер. – Сержант Актар, глава I, стих 1.
Брута нахмурился. Такого пророка он что-то не припоминал.
– Уходи отсюда, – раздался в его голове черепаший голос. – Неприятности нам совсем ни к чему.
– Надеюсь, поездка будет приятной, – вежливо произнес Брута. – Куда бы вы ни направлялись.
Он вернулся на свое прежнее место.
– Насколько я могу судить, этому человеку суждено провести долгое время в преисподней исправления, – пробормотал Брута.
Бог благоразумно промолчал.
Группа путешественников в Эфеб уже начала собираться. Брута стоял по стойке смирно и старался никому не мешать. Он увидел с дюжину воинов на лошадях, но в отличие от погонщиков верблюдов эти были одеты в надраенные кольчуги и желто-черные плащи, которые легионеры надевают только в особо торжественных случаях. Бруте показалось, что выглядят они очень впечатляюще.
Наконец к нему подошел один из конюхов.
– Что ты здесь делаешь, послушник? – спросил он.
– Отправляюсь в Эфеб.
Конюх еще раз смерил его взглядом и усмехнулся.
– Неужели? Да ты даже обряд посвящения еще не прошел! И ты едешь в Эфеб?
– Ага.
– С чего это ты взял?
– Потому что я так сказал ему, – раздался за спиной у конюха голос Ворбиса. – И вот он здесь, согласно моим пожеланиям.
Бруте хорошо было видно лицо конюха. Выражение его стремительно изменилось – так масляная пленка растекается по поверхности лужи. Потом человек развернулся, словно ноги его были приколочены к гончарному кругу.
