– А говорил, что ничего не можешь сделать! – укоризненно воскликнул он.
– Это не я… – Ом замолчал.
«Расплата грядет, – подумал он. – И цена будет высокой. Другой она быть не может. Морская Королева – богиня. В свое время я разрушил несколько городов. Священный огонь и всякое такое. Цена обязана быть высокой – иначе не будут уважать».
– В общем, я кое с кем договорился, – неопределенно выразился он.
Приливные волны. Затопленный корабль. Пара городов, исчезнувших под водой. Что-то вроде этого. Нет уважения – нет страха, а если тебя не боятся, как ты заставишь людей верить в тебя?
Правда, есть некоторая несправедливость. Один человек убил дельфина. Конечно, Морской Королеве все равно, кого бросят за борт, – точно так же, как ему было все равно, какого именно дельфина убьют. Вот где кроется несправедливость – ведь это Ворбис во всем виноват. Он заставил людей сделать то, что они не должны были делать, и…
«О чем это я думаю? Перед тем как стать черепахой, я знать не знал, что такое „несправедливость“…»
* * *
Открылись крышки люков. На палубу вылезли люди, подошли к лееру. Нахождение на палубе во время шторма связано с риском быть смытым за борт, зато как приятно выйти на нее после нескольких часов пребывания в трюме вместе с испуганными лошадьми и страдающими морской болезнью пассажирами.
Шторм убрался восвояси. Корабль рассекал волны, подгоняемый попутным ветром, над головой распростерлось ясное небо, а море было лишено жизни, словно выжженная солнцем пустыня.
Потянулись бедные на события дни. Большую часть времени Ворбис проводил внизу.
К Бруте команда относилась с осторожным уважением. Такие новости распространяются быстро.
Берег представлял собой сплошную вереницу дюн, иногда встречались солончаки. Жаркое марево повисло над землей. Не было видно ни единой морской птицы. Исчезли даже те, которые всегда сопровождали корабль и питались объедками.
– И никаких тебе орлов, – с довольством констатировал Ом.
Что тут еще сказать?
Ближе к вечеру четвертого дня безрадостную панораму берега нарушили вспышки света высоко в дюнах. Они появлялись в каком-то определенном ритме. Капитан, лицо которого выглядело так, будто сон не всегда был его регулярным ночным товарищем, подозвал Бруту.
– Его… ваше… в общем, дьякон приказал мне ждать этого сигнала. Пойди и позови его немедленно.
Каюта Ворбиса находилась рядом с днищем, воздух здесь был густым, как разбавленный сироп. Брута постучал в дверь.
– Войдите
[5]
.
Иллюминаторов в каюте не было. Ворбис сидел в темноте.
– Да, Брута.
– Капитан послал меня за вами, господин. Какое-то свечение в пустыне.
– Хорошо. А теперь, Брута, слушай внимательно. У капитана есть зеркало. Ты попросишь его у него.
– Э… А что такое зеркало?
– Дьявольский и запретный прибор, – ответил Ворбис, – который мне приходится использовать для богоугодного дела. Капитан наверняка будет все отрицать. Но человек с такой аккуратной бородкой и крошечными усиками отличается самовлюбленностью, а самовлюбленный человек просто обязан иметь зеркало. Итак, возьми его. Встань на солнце и направь зеркало так, чтобы солнечный свет отражался в пустыню. Ты понял меня?
– Нет, господин.
– Неведение – твоя защита, сын мой. Потом возвращайся – расскажешь, что ты увидел.
Ом дремал на солнышке. Брута подыскал ему уютное местечко на самом конце кормы, где Ом мог нежиться без риска быть увиденным командой. Впрочем, матросы пребывали в сильном нервном напряжении, поэтому особо не шатались по судну в поисках неприятностей.
Черепашка видит сны…
…Возраст которых превышает миллионы лет.
То было время сновидений. Еще не сформировавшееся время.
Мелкие боги щебетали и жужжали, наводняя все пустынные места, холодные места и глубокие места. Они кишели в темноте, не имея памяти, но ведомые надеждой и жаждой одной единственной вещи, которой жаждут все боги, – веры.
В глубоком лесу не было средних деревьев, были только гигантские, кроны которых целиком закрывали небо. Внизу, во мраке, света хватало только для мхов и папоротников. Но когда такой гигант падал, оставляя после себя свободное место… сразу начиналось состязание между растущими рядом деревьями-великанами, которые надеялись расширить свои владения, и чахлыми молодыми деревцами, которые стремились побыстрее вырасти.
Впрочем, иногда ты должен сам освободить себе пространство.
От пустыни до леса было очень далеко. Безымянный голос, которому предстояло стать Омом, дрейфовал на границе пустыни и всячески пытался сделать так, чтобы его услышали среди прочих бесчисленных голосов, чтобы его не затолкали в самый центр. Он мог летать так миллионы лет, потому что у него не было ничего, чем измеряют время. А были у него лишь надежда и определенное чувство присутствия вещей. И еще голос.
А потом настал день. В некотором смысле то был первый день. Ом знавал этого пастуха долгое вре… в общем, какой-то срок. Отара подходила все ближе и ближе. Дожди здесь шли редко. Корма было мало. Голодные рты толкали голодные ноги все дальше в горы, в поисках небольших проплешин до сей поры отвергаемой пожухлой травы.
Это были овцы, возможно, самые тупые животные во всей множественной вселенной, за исключением разве что уток. Но даже их примитивный мозг не улавливал божий глас – просто овцы никогда никого не слушают.
Однако был еще ягненок. Он чуть отбился от отары, а Ом позаботился о том, чтобы он еще больше отстал. Обошел вокруг камня. Направился вниз по склону. Свалился в расщелину.
Его блеяние привлекло мать.
Расщелина была хорошо скрыта от глаз, и овца, забравшись в нее, удовольствовалась тем, что нашла своего ягненка. Она не видела никакой причины блеять, даже когда пастух стал бродить скалам, звать ее, ругаться и молить. У пастуха была сотня овец, и его готовность провести несколько дней в поисках одной из них могла бы показаться удивительной, но эта сотня была у него как раз потому, что он относился к тем людям, которые готовы потратить несколько дней на поиски одной-единственной овцы.
Голос, которому предстояло стать Омом, ждал.
Был вечер второго дня, когда он спугнул выводок куропаток, гнездившихся рядом с расщелиной, и случилось это как раз в тот момент, когда рядом проходил пастух.
Чудом это можно было назвать с большой натяжкой, но для пастуха и этого было достаточно. Он сложил пирамидку из камней и на следующий день привел к расщелине всю отару. Потом пастух прилег отдохнуть в полуденный зной, и Ом заговорил с ним, заговорил внутри его головы.
