– Я сказал, мы все умрем. Лет через сто.
Брута продолжил рассматривать фигурки на чаше. Никто не знает, кто был их богом, эти люди давным-давно ушли. В святом месте поселились львы, и…
«…Многоножка пустынная обыкновенная», – подсказала хранящаяся в его памяти обширная библиотека…
…Заползает за алтарь.
– Да, – сказал он, – умрем.
Брута поднял чашу над головой и повернулся.
Ом быстро спрятался в свой панцирь.
– Но здесь… – Брута, стиснув зубы, закачался под весом чаши. – …И сейчас…
Он бросил чашу. Она ударилась об алтарь. В разные стороны брызнули осколки древней керамики. Эхо разнеслось по храму.
– …Мы живы!
Он поднял прячущегося в панцире Ома.
– И мы вернемся домой. Все. Я это точно знаю.
– И кто же это сказал? – раздался приглушенный голос Ома.
– Это сказал я! А если будешь спорить… Из панциря черепахи выйдет очень неплохой сосуд.
– Ты не посмеешь!
– Кто знает! Может, и посмею. Лет через сто мы все умрем, ты сам так сказал.
– Да! Да! – отчаянно завопил Ом. – Но здесь и сейчас…
– Вот именно.
Дидактилос улыбался, а это всегда давалось ему нелегко. Дело не в том, что он был угрюмым человеком, просто он не видел улыбок окружающих. Для улыбки требуется задействовать несколько дюжин мышц, а возмещения усилий – никакого.
Он частенько выступал в Эфебе, но неизменно перед философами, чьи крики «Полный идиотизм!», «Ты это только что придумал!» и другие подобные реплики заставляли его чувствовать себя спокойно и непринужденно. А все потому, что в действительности никто не придавал его словам никакого значения. Все думали не над его речью, а над тем, как бы половчее ответить.
Но эта толпа заставила его вспомнить Бруту. Люди слушали так, словно хотели, чтобы он своими словами заполнил гигантскую пустую яму. Одна беда – он объяснял философию, а они слышали тарабарщину.
– Вы не можете верить в Великого А'Туина, – твердил он. – Великий А'Туин существует. Нет смысла верить в то, что существует на самом деле.
– Кто-то поднял руку, – подсказал Бедн.
– Да?
– Но, господин, наверное, верить стоит только в то, что действительно существует?… – спросил молодой человек в форме сержанта Священной Стражи.
– Если что-то существует, в это совсем не обязательно верить, – ответил Дидактилос. – Это просто есть. – Он вздохнул. – Ну что я могу вам сказать? Что вы хотите услышать? Я только описал то, что люди и так знают. Горы возникают и исчезают, а под ними плывет вперед Черепаха. Люди живут и умирают, а Черепаха Движется. Империи процветают и распадаются, а Черепаха Движется. Боги приходят и уходят, а Черепаха по-прежнему Движется. Черепаха Движется.
– Это и есть истина? – раздался голос из темноты.
Дидактилос пожал плечами.
– Черепаха существует. Мир – это плоский диск. Солнце огибает его один раз в день и тащит за собой свой свет. И это будет происходить – без разницы, что именно вы считаете истиной. Это действительность. А насчет истины не знаю. Это куда более сложное понятие. По правде говоря, я лично думаю, что Черепахе абсолютно наплевать, истинна ли она или нет.
Пока философ продолжал говорить, Симони тихонько отвел Бедна в сторону.
– Они пришли сюда не за этим! Ты можешь что-нибудь сделать?
– Извини? – не понял Бедн.
– Им нужна не философия. А причина, чтобы выступить против церкви! Выступить прямо сейчас! Ворбис мертв, сенобиарх рехнулся, иерархи заняты тем, что втыкают ножи друг другу в спины. Цитадель похожа на большую гнилую сливу.
– В которой еще живут осы, – указал Бедн. – Ты сам говоришь, что вас поддерживает только десятая часть армии.
– Но это свободные люди. Свободные в мыслях. Они будут сражаться не за пятьдесят центов в день, а за нечто большее.
Бедн упорно рассматривал свои руки. Он всегда так поступал, если в чем-то сомневался, словно только на них он мог рассчитывать.
– Наши сторонники сократят преимущество до трех к одному, прежде чем кто-нибудь поймет, что происходит, – с мрачной решимостью произнес Симони. – Ты говорил с кузнецом?
– Да…
– И что? Получится?
– Думаю… что да. Правда, это несколько не то…
– Его отец умер под пытками. А пытали его всего-навсего за то, что он повесил в кузнице подкову, хотя все знают, что у кузнецов – свои обычаи. А сына этого человека забрали в армию. И у него много помощников. Они буду работать всю ночь. Тебе остается только руководить.
– Я сделал несколько эскизов.
– Хорошо. Послушай меня, Бедн. Церковью управляют люди, подобные Ворбису. Вот почему происходят такие жуткие вещи. Миллионы людей погибли… ради какой-то лжи. И мы можем это остановить…
Дидактилос закончил свою речь.
– Он все испортил, – горько промолвил Симони. – Он мог веревки из них вить, а сам лишь перечислил факты. Людей фактами не воодушевишь. Им нужен повод. Нужен символ.
* * *
Они покинули храм перед самым закатом. Лев уполз в тень, но все-таки поднялся на шаткие лапы, чтобы проводить их взглядом.
– Он пойдет за нами, – простонал Ом. – Типичная львиная привычка. Он будет тащиться, милю за милей.
– Мы выживем.
– Мне бы твою уверенность.
– Но у меня есть Бог, в которого я верю.
– Больше разрушенных храмов нам на пути не встретится.
– Встретится что-нибудь другое.
– Не будет даже змей, которых можно съесть.
– Но я иду со своим Богом.
– Только не в качестве закуски. К тому же ты идешь не туда.
– Берег вон там, а я иду в противоположную сторону.
– Именно это я и имел в виду.
– Как далеко может уйти лев с такой раной?
– Какое это имеет значение?
– Непосредственное.
Через полчаса они вышли на след, похожий на черную линию в серебристом свете луны.
– Здесь прошли легионеры. Нам остается лишь идти по их следам, и мы попадем туда, откуда они пришли.
– Ничего у нас не получится!
– Мы путешествуем налегке.
– Да, конечно. Они-то были нагружены едой и водой, – с горечью в голосе произнес Ом. – Как нам повезло, что у нас нет ни того, ни другого.
Брута посмотрел на Ворбиса. Он уже передвигался без посторонней помощи, правда при любом изменении курса его нужно было аккуратно поворачивать.
