Роуленд, поправив настольную лампу, еще ниже склонился над картой. Джини, которая за время разговора ни разу не подняла глаз, по-прежнему разглядывала план парижских улиц. Чертя правой рукой на карте какой-то маршрут, Роуленд положил левую на спинку стула Джини, однако, словно спохватившись, убрал ее.
– Ты верно подметила, – вымолвил он. – Совсем близко. Линдсей увидела, что их ладони теперь лежали на карте совсем рядом, в каких-нибудь нескольких сантиметрах друг от друга. Джини глухо пробормотала, что район этот дорогой – в таком служанки-пенсионерки обычно не селятся. Роуленд и с этим согласился. Посмотрев на часы, он выпрямился – ничем не примечательный жест. Кто-то, возможно, не обратил бы на него никакого внимания. Линдсей поднялась с дивана, озабоченная лишь тем, как скрыть недоумение и горечь.
Если бы не этот странный вечер с Марковым, если бы не все эти разговоры с ним о любви и сексе, то и она, наверное, не придала бы этому жесту ни малейшего значения. Однако так уж получилось, что сейчас Линдсей четко видела то, что за этим жестом скрывалось: почти электрическое напряжение и нетерпение. Она буквально кожей чувствовала совместное желание Роуленда и Джини, чтобы непрошеная гостья как можно скорее убралась прочь.
Пришлось притвориться, что она не замечает неукротимого желания Роуленда заключить Джини в объятия, хотя воображение услужливо нарисовало ей эту сцену в мельчайших подробностях. К счастью, ни один из двоих и не думал смотреть в ее сторону. А если бы даже и посмотрел, Линдсей как-нибудь сумела бы скрыть свои чувства. При необходимости это у нее неплохо получалось. Она встала с дивана, лениво потянулась и объявила, что валится с ног от усталости, а потому отправляется спать. Ей необходимо выспаться. Как-никак завтра показ устраивают сразу два дома высокой моды – Шанель и Готье. К тому же эта пресс-конференция, посвященная смерти Казарес. Джини понимающе кивнула, бросив в ее сторону затуманенный взгляд.
Роуленд, который, казалось, тоже с трудом ориентировался в пространстве, вежливо проводил Линдсей до двери, сообщив, что сам непременно постарается быть на этой пресс-конференции. Джини тоже обещала постараться прийти. Если будет время. Хотя вряд ли там скажут что-нибудь интересное.
– Обычная тусовка, – добавила она. – Но если будет говорить сам Лазар… Наверное, я все-таки схожу туда вместе с тобой, Роуленд.
– Доброй ночи, Линдсей, – попрощался Роуленд, распахивая перед ней дверь. Стоило ей перешагнуть порог, как дверь тут же захлопнулась за ее спиной. Не в силах идти дальше, Линдсей на секунду остановилась в коридоре. Ее всю трясло. Она прижала ладони к пылающему лицу. «Неправда, – лихорадочно стучало в ее мозгу. – Это не может быть правдой. Роуленд – тот может. Но Джини? Неужели и Джини тоже?»
Сзади раздалось лязганье. Менее чем в метре от нее, по другую сторону двери, Роуленд повернул замок на два оборота и набросил на дверь цепочку.
Вернувшись в свой номер, Линдсей долго ходила из угла в угол. Про сон она и не вспоминала. Так что же было сказано за той запертой дверью, после того как она ушла? Нет, лучше об этом не думать.
* * *
А сказано было не так уж много. После того как дверь закрылась, Джини с удвоенным вниманием принялась изучать карту. Она все еще не смела поднять глаз. До ее слуха донеслось лязганье дверного замка. Потом подошел Роуленд. Остановился.
Для Роуленда расстояние было последним барьером, последним спасением. Что будет дальше? Если он останется стоять здесь, примерно в метре от нее, если Джини не поднимет глаз и не встретится с ним взглядом, то, может быть, ему и удастся скрыть то, что творится сейчас в его душе. «Только один раз», – сказала она ему, но он уже дважды занимался с нею любовью: один раз в реальности, другой – в грезах. На протяжении всего этого вечера – в такси, на улице Сен-Северин, здесь, в этой комнате, пока она разговаривала по телефону, а он отправлял сообщения по факсу, – эта женщина не шла у него из головы. Мысленно он продолжал прикасаться к ней, целовать ее, проникать в ее тело.
«А она, наверное, не чувствует ничего», – подумалось ему.
Роуленд по-прежнему стоял на безопасном расстоянии – примерно в метре от письменного стола. Его тело требовательно заныло в тот же момент, как он закрыл дверь. Он смотрел на склоненную голову Джини, на ее бледную шею, ее простую белую рубашку, на столь же незатейливую черную юбку. Она была необычайно тонка – он запросто мог сомкнуть свои ладони вокруг ее талии, и в то же время ее груди были полными и красивыми, а соски крупными и темными. Роуленд изо всех сил зажмурился, пытаясь изгнать из памяти воспоминания о собственных руках, собственных губах, ласкающих эти груди. Он будто наяву ощущал прикосновение ее ладоней к своей коже, нежность ее приоткрытого рта. Выругавшись вполголоса, Роуленд окинул комнату невидящим взглядом и попытался отвернуться, но в следующую секунду решительно шагнул к столу.
Теперь он стоял вплотную к ней. Противиться страстному желанию больше не было сил, и руки его сами собой легли на плечи Джини возле шеи. Ее тело окаменело от напряжения.
Но даже в тот момент, думал Роуленд позже, даже тогда он мог еще сохранить самообладание. Однако Джини запрокинула голову назад, и их взгляды пересеклись. Ему не оставалось ничего иного, как склониться и поцеловать ее. В эту секунду он больше не был волен над собой. Схватив его ладони, Джини потянула их вниз, в вырез своей блузки, и Роуленд ощутил знакомую округлость и тяжесть ее грудей. Их соски уже были твердыми. Из горла ее вырвался стон, который в равной степени мог означать и желание, и отчаяние. В следующую секунду, порывисто поднявшись и повернувшись к нему лицом, она оказалась в его объятиях.
Желание и безысходность безошибочно угадывались в ее глазах. Сейчас у него уже не было сомнений, что она, так же как и он, страстно хочет довести до конца то, что было начато прежде.
Он начал расстегивать ее блузку, в то время как она, дрожа от нетерпения, возилась с пуговицами его рубашки, а затем с пряжкой ремня. И когда он прижал ее к себе, когда ее обнаженные груди соприкоснулись с его грудью, Джини тихо вскрикнула, судорожно содрогнувшись.
Ее ладонь заскользила по бедру Роуленда к паху. Ее губы со слабым стоном искали его рот. А он хотел только одного – снова войти в нее. Шепча ее имя, Роуленд потянул ее вниз, и она легла на спину среди разбросанных бумаг и вещей. Руки Роуленда оказались в сладком, влажном плену. Его пальцы легко проникли внутрь, и она изогнулась в остром приступе наслаждения.
Изнывая от безумной жажды, Джини разомкнула ноги. Роуленд вошел в нее рывком, глубоко, зная, что она испытает оргазм почти в ту же секунду, стоит ему только шевельнуться. Он целовал ее обнаженные груди, потом губы. Рот ее становился все более податливым – и вдруг спина Джини изогнулась дугой в новой судороге, еще более сильной. Роуленд ощутил, как мощный спазм внутри нее сковал его плоть. Приподнявшись на руках, он жадно вглядывался в эти удивительные глаза, в это самозабвенно-прекрасное лицо. Выждав немного, он вышел из нее и начал все сначала, только движения его стали теперь более размеренными и осторожными. Роуленд и Джини еще не познали друг друга достаточно хорошо, и ему хотелось дать ей время приспособиться к его ритму. Это произошло далеко не сразу. Поначалу у него сложилось впечатление, что она противится ему, намеренно задерживая реакцию на его движения. Роуленду казалось, что он знает причину этого, и он через равные промежутки начал делать паузы, хотя это и было не слишком легко – момент сладостной вспышки неумолимо приближался. Он применил все свое умение, и необъяснимое на первый взгляд сопротивление женщины начало постепенно ослабевать. Ее глаза широко открылись и впились в его лицо. Он снова склонил голову и прильнул ртом к ее грудям, одновременно глубоко входя в нее.
