У Паскаля будто язык присох к небу. Онемев, он смотрел в глубокую пропасть, разверзшуюся в его жизни.
– Я люблю тебя, – вырвалось из его уст.
Он произнес эти слова сперва по-английски, потом на всякий случай повторил по-французски.
Отчего-то ему казалось, во всяком случае в душе его теплилась надежда, что перевод поможет ей лучше понять его. Не помогло. Издав короткий вздох, который можно было истолковать как угодно, Джини без единого слова положила трубку.
Наутро, отправляясь за Марианной, Паскаль, заставивший себя на этот раз как следует выспаться, строил планы на предстоящий день. После того как они с Марианной завершат все намеченные развлечения и он доставит ее домой, Паскаль решил сразу же отправиться в «Сен-Режи», чтобы разыскать или дождаться Джини. Сегодня же. Он просто не может допустить, чтобы и этот день прошел впустую.
Добравшись до Рю-де-Ренн, он опешил от изумления. Необходимость искать Джини отпала сама собой. Он увидел ее, едва завернул за угол. Джини стояла на тротуаре напротив дома, где жила Элен, – на том же самом месте, где он видел ее прошлым вечером. Заметив его, она тут же постаралась скрыться в подъезде. Но Паскаль твердым шагом направился следом за ней.
Сердце от волнения стучало так, будто хотело выпрыгнуть из груди. У него не было и тени сомнения в том, что Джини ждет его. Однако он ошибся.
Она принялась уверять его, что следит за какой-то квартирой, что в этом и заключается ее работа и вообще было бы лучше, если бы он немедленно исчез. Другой мужчина на его месте, наверное, стал бы спорить, однако Паскаль, понявший все по ее глазам, не стал этого делать.
Не говоря ни слова, он оставил Джини, поднялся к Элен, забрал у нее Марианну и решительно повел дочь за руку по улице. Из подъезда дома напротив Джини следила за удаляющимися фигурами высокого мужчины и маленькой девочки.
Перед ее глазами все поплыло, и она отступила в глубь подъезда, но, быстро придя в себя, взглянула на часы.
Паскаль и Марианна исчезли за углом в девять тридцать пять. А без двадцати десять она увидела Стара.
Он подъехал на большом черном «Мерседесе» и запарковался под знаком, запрещающим остановку. Выйдя из машины, Стар внимательно посмотрел в оба конца улицы и, прежде чем войти в дом, где жила Матильда Дюваль, взглянул на часы.
17
В десять часов утра той среды Роуленд еще пребывал в твердой уверенности, что для того, чтобы распутать эту историю, потребуются недели, в лучшем случае – дни. Однако уже без четверти одиннадцать понял, насколько заблуждался. Отсчет времени шел уже полным ходом, с каждой секундой приближая неминуемую развязку. Едва осознав это, он спохватился: до начала показа коллекции Казарес оставалось всего пятнадцать минут. Как бы не опоздать!
В десять часов Роуленд Макгуайр висел на телефоне, отчаянно пытаясь разыскать Джини, которой не оказалось в ее гостиничном номере. Он уже два раза бегал туда, чтобы лично удостовериться, что ее там нет. Не было ее ни в ресторане, ни в вестибюле. Вызовы по пейджеру тоже оказались тщетными. Один из гостиничных портье – уже третий по счету, к которому за утро обращался по телефону Роуленд, – промямлил, что не вполне уверен, но ему кажется, что он видел, как эта дама выходила из отеля.
– Когда? – рявкнул Роуленд. – В котором часу?
В голосе портье послышались испуганные нотки. Насколько ему помнилось, это было где-то в восемь – половине девятого. Роуленд в сердцах брякнул трубку на телефонный аппарат и уставился в стену. Не оставалось никаких сомнений в том, что только один человек был в состоянии объяснить неожиданное исчезновение Джини, и звали этого человека Паскаль Ламартин. Этот уход не мог быть связан с работой. Если бы Джини уходила по делу, то наверняка поставила бы Роуленда в известность, куда и зачем. Значит, остается только Ламартин. Ну конечно же! И как он раньше не понял? Они, должно быть, договорились о встрече еще накануне вечером. Наверное, Ламартин позвонил ей, а то и заявился лично. Долгие часы, которые он провел в одиночестве со вчерашнего расставания с Джини, потекли перед его глазами в ускоренном темпе, обретая фантастические очертания. Час за часом, минута за минутой… Они наполняли душу тревогой и сомнениями.
Пока Роуленд изо всех сил очаровывал Жюльет де Нерваль, Джини, как и было условлено, вернулась сюда, в свой новый номер. Роуленд, вернувшийся в отель позже, заглянул к Джини и на пороге ее номера перебросился с ней буквально парой фраз. Он знал, что у него есть шанс войти в этот номер, и ему страстно этого хотелось. Глядя на ее бледное лицо, в ее широко открытые глаза, Роуленд понимал, что достаточно одного слова, одного прикосновения, и она уступит ему. И все же что-то неуловимое в ее глазах заставило его отказаться от этого намерения. С трудом укротив в душе желание остаться с Джини, Роуленд ушел.
Лишь около четырех утра ему наконец удалось ненадолго забыться беспокойным сном. Однако теперь в его голове опять словно разразилась магнитная буря. То ему казалось, что их судьбы – Джини и его собственная – отныне предопределены окончательно и бесповоротно, но уже в следующую минуту он, не доверяя собственной интуиции, начинал видеть множество разных путей, по которым могут развиваться их взаимоотношения. При этом ни один из вариантов не внушал оптимизма.
Взяв блокнот, Роуленд Макгуайр подошел к телефону и, прежде чем поднять трубку, еще раз перечитал факс, присланный стрингером из Нового Орлеана. Послание это подтверждало, что на интуицию Роуленду жаловаться пока рановато. Во всяком случае, по части истории, которую распутывали они вместе с Джини, чутье его не подвело. Ему пришла в голову мысль позвонить своему источнику в Амстердаме Сандре Лукас. Той самой Сандре, которая была самой близкой подругой Эстер – в другой стране, в другой жизни. Роуленд уже набрал телефонный код Нидерландов, но, поразмыслив, положил трубку. Через несколько секунд он снова снял трубку и только набрал первую цифру телефона гостиничного номера Джини, как кто-то громко забарабанил в его дверь. Роуленд крутанулся на месте, уверенный, что это Джини.
Имя ее уже готово было сорваться с его губ, когда он рывком распахнул дверь, однако, к глубочайшему разочарованию Роуленда, на пороге оказалась Линдсей. Она сразу заметила, как вытянулось его лицо, однако притворилась, что не видит этого. У нее и так было достаточно поводов, чтобы нервничать: во-первых, этот листок, пришедший по факсу, который она держала в руке, во-вторых, она боялась опоздать на показ мод Дома Казарес, и наконец, ее просто не могла оставить равнодушной встреча с Роулендом Макгуайром. Впрочем, эту слабость она намеревалась со временем изжить вовсе.
Быстро войдя в номер, Линдсей деловито взглянула на часы и сунула листок Роуленду под нос. Ее объяснения отличались на сей раз предельной сжатостью. Вполне возможно, все эти подробности его уже не интересовали, но, как бы то ни было, ей все же удалось узнать фамилию Марии Терезы и ее брата Жан-Поля.
– Каждый предмет одежды от кутюр снабжен специальным ярлыком, Роуленд, – пояснила она ему доходчиво, как ребенку. – Вообще-то, таким образом помечается любая одежда, с тою лишь разницей, что в мире высокой моды ярлык – это знак особого престижа, знак уникальности. Именно с такой одеждой имела дело Мария Тереза. А к подобным вещам она относилась с подлинным благоговением, изучая их досконально, до мельчайшей детали. Они были для нее учебником высокой моды. И я была на все сто процентов уверена, что когда она сшила платье для Летиции, то наверняка оставила на нем свою метку, как и полагается в таких случаях. Ведь это было первое настоящее платье, сшитое ее руками, и ей наверняка захотелось оставить на нем свою подпись – подпись художника на картине. И если это платье до сих пор существует, думала я, если его удастся найти, то наверняка на нем найдешь и именной ярлык. Так и вышло. По моей просьбе хранитель музея «Метрополитен» порылся в своем хозяйстве, и платье оказалось там! Летиция оставила им эту реликвию на вечное хранение. Как я и предполагала, на платье был ярлык – с вышитой вручную фамилией. Вот эта фамилия, Роуленд, – взгляни на факс.
