Несколькими днями позже, – продолжала Линдсей, – Летиция решила предпринять миссию милосердия. Думаю, вы догадываетесь, Роуленд, что она обнаружила. Причем самое любопытное заключается в том, что она ожидала увидеть все что угодно, но только не это. Ей удалось отыскать названный горничной адрес. Это был ветхий обшарпанный дом, в котором сдавались комнаты, расположенный в северной части французского квартала, куда обычно опасается заходить большинство белых людей. На двери дома не было ни звонка, ни табличек с именами жильцов. Она была открыта, а на крыльце сидел старик и прямо из горлышка хлебал дешевое виски. Да, сказал он, Мария Тереза и ее муж занимают заднюю комнату на верхнем этаже. Поднимаясь по скрипучим ступенькам, Летиция услышала писк младенца. Поначалу она подумала, что этот звук исходит из какой-нибудь другой комнаты, но затем она поняла, что уже добралась до самого верха и стоит перед обиталищем Марии Терезы. Дверь в ее комнату была приоткрыта, словно хозяин комнаты только что вернулся домой после работы. Летиция приблизилась к порогу и застыла в немом изумлении. Мария Тереза сидела на кровати в дальнем углу комнаты, на руках ее был младенец, которого она пыталась кормить грудью. Склонившись над ней и обняв ее за плечи, стоял ее брат Жан-Поль. По словам Летиции, она в тот же момент поняла: он и есть отец ребенка.
Они не заметили гостью, и Летиция уже собралась уйти, как в этот момент что-то остановило ее. По тому, как плакал малыш, Летиция поняла, что он болен. У нее самой было четверо детей. Она отметила болезненную худобу и нездоровый вид Марии Терезы. От нее не укрылись нежность и забота, с которыми Жан-Поль обращался к сестре и ее ребенку. И Летиция устыдилась своего первого порыва. Ей хотелось заговорить с ними, сказать, что она пришлет врача – своего личного, если нужно. Хотя, подумалось ей, ее доктор вряд ли согласится поехать в эти трущобы. В этот момент Жан-Поль поднял голову и заметил ее. Лицо его так ужасно исказилось, что Летиция утратила дар речи. Она лишь смогла поставить на пол принесенную ею корзину с фруктами – подарок совершенно никчемный в данной ситуации. Жан-Поль молча смотрел на нее с яростью и неприязнью. Тогда Летиция достала из кошелька все деньги, которые у нее были с собой, положила их в корзину, повернулась и поспешно ушла.
На этом, собственно, история и заканчивается, – сказала Линдсей, встретившись с встревоженным взглядом Роуленда. – Летиция больше никогда не видела ни сестру, ни брата. Еще полгода после этого она посылала им деньги по почте, но так и не знала, доходили ли они до адресата. В тот же год ее горничная сообщила ей, что брат и сестра уехали из Нового Орлеана, но когда Летиция спросила о ребенке, девушка сделала вид, будто ей об этом ничего не известно. Судьба младенца не давала Летиции покоя. Она боялась, что малыш либо умер, либо был отдан в чужие руки, либо попал в приют. После долгих, но бесплодных поисков она отправилась в монастырь, где ее приняла мать-настоятельница. Да, подтвердила монашенка, у Марии Терезы действительно родился сын, хотя она и не была замужем. На вопросы о том, кто является отцом ребенка и где находится дитя в настоящее время, она ответить не захотела. Жив или мертв, сказала настоятельница, младенец, родившийся от такого союза, ее не интересует.
Летиция была очень сердита, но она оказалась в тупике и ничего больше узнать не смогла. Затем в тот же год умер ее собственный муж, и их старший сын унаследовал состояние. Летиция покинула Луизиану и отправилась погостить к друзьям в Европу, а через некоторое время повстречалась с мужчиной, который стал ее вторым мужем, и осела в Лондоне. Она сказала мне, что время от времени приезжала в Луизиану, но никогда не чувствовала себя там спокойно. И никогда больше она не слышала о Марии Терезе и ее брате. Теперь о той истории напоминает лишь это платье на фотографии. Платье, которое, должно быть, хранится сейчас где-нибудь в запасниках музея «Метрополитен» – тщательно упакованное и пересыпанное нафталином.
Линдсей встретилась глазами с Роулендом, однако тут же отвела взгляд в сторону и принялась рассматривать огонь в камине. Роуленд не произнес ни слова, но женщина чувствовала, что рассказанная ею история глубоко взволновала его как, впрочем, и саму Линдсей, когда она услышала ее впервые. Склонив голову, он внимательно разглядывал фотографии русских платьев. Линдсей со вздохом поднялась.
– Вот такая история любви, – проговорила она. – Необычная история.
– Любая история любви кажется необычной тем людям, которые в ней участвуют, – задумчиво проговорил Роуленд.
– Я уверена в том, что это – история Казарес и Лазара, – сказала она наконец. – Я абсолютно уверена в этом, Роуленд.
– Я тоже, хотя помимо этих платьев никаких доказательств. Однако я, так же как и ты, не сомневаюсь, что это – их история. – Помолчав несколько секунд, он внимательно посмотрел на Линдсей. – И все же ты должна понять одну вещь: даже если мне удастся доказать, что все здесь до последнего слова соответствует истине, этот материал все равно нельзя публиковать. Они, пока живы, не допустят этого. Макс от подобной идеи наверняка будет не в восторге. И я, кстати, тоже. Это их дело, чисто личное. К тому же речь идет о ребенке… Эй, что ты делаешь?
– Беру пальто. Полностью тебя понимаю. Я догадывалась, как ты на это посмотришь. Знаю, о таких вещах прямо не напишешь, разве что намеками, чтобы создать определенный фон. Одним словом, информация заднего плана… Пойду-ка я домой.
– Зачем? Сейчас всего лишь девять. Мы могли бы пойти куда-нибудь поужинать. Я думал… Честное слово, я очень рад, что ты мне все это рассказала, и мне не терпится задать тебе тысячу вопросов, а то и больше.
Линдсей остановилась перед фотографиями горных маршрутов: что ни тропа, то подпись с подробными пояснениями. Глубоко вздохнув, она решилась и с улыбкой положила пальто на место.
– Ты не забыл, что мы женаты, Роуленд? Так, кажется, ты сказал своей подружке? – спросила Линдсей. – Насколько мне помнится, вчера у нас была свадьба, которой предшествовал бурный роман. Отчего бы нам в самом деле не побыть немного образцовыми супругами? Я, пожалуй, сама приготовлю тебе ужин.
11
– А вот это уж лишнее, – озабоченно бормотал Роуленд, спускаясь следом за ней. Его каблуки грохотали по деревянным ступенькам лестницы. – Я серьезно тебе говорю, Линдсей. Я же предупреждал, что не гожусь для домашней жизни. Ты не найдешь здесь ни крошки еды.
– Можешь быть спокоен, найду, – небрежно бросила она ему через плечо. – В таких хоромах – и не найти? Запомни, Роуленд, пища есть на каждой кухне, даже на твоей.
Линдсей не могла не заметить, что ее идея приготовить ужин вызвала у Роуленда некоторую панику. Если верить Максу, женщины, которые задерживались в жизни Роуленда, как правило, на пару месяцев, от силы на три, постоянно вызывались готовить для него и лезли со всякой прочей помощью. Максу можно было верить – он был одним из самых добросовестных биографов Роуленда.
– Послушай, Роуленд, – произнесла Линдсей твердым тоном, снимая с ручки кухонной двери нарядный фартучек, который мог быть куплен кем угодно, но только не хозяином дома, – давай-ка сразу обо всем договоримся. Во-первых, сейчас нас с тобой связывает только работа. Мы с тобой коллеги. Ясно? Ну, уж если сильно повезет, то можем стать со временем друзьями, не более того. У меня нет на тебя никаких видов, никаких притязаний. Я ненавижу тех, кто навязывает себя другим. У меня самой было бесчисленное множество любовников, которые пытались качать права. Так вот, теперь все они относятся к категории бывших.
