– А вы расскажите, что нравилось вашей Аннеке. Для некоторых это могло бы стать настоящей помощью. Она любила кино, танцы? Ей нравилась музыка или…
– Да, ей нравилась музыка. Кажется, современная, ну в общем, такая, какую любят почти все девочки в ее возрасте. И еще ее интересовала одежда. Она покупала время от времени журналы мод. Так ведь, Фрике? Иногда между нами случались споры – вы знаете, о чем обычно спорят мать и дочь, – о прическе, косметике, тряпках. Но ничего серьезного не было, уверяю вас. Аннека была очень хорошей девочкой. Может быть, не такой способной, как Фрике, но очень душевной, впечатлительной. У нее было сильно развито воображение. Кроме того, она была очень общительна. У нее всегда было много друзей. Со многими она переписывалась. Аннеке писали со всего света – ей так нравилось получать письма и открытки, тем более что у нее были удивительные способности к языкам. Она обожала путешествовать. Мы всей семьей ездили в Италию и Испанию, бывали в Швейцарии – катались там на лыжах. В прошлом году Аннека ездила вместе со своим классом в Париж, а в позапрошлом – в Лондон. Помню, сколько восторгов тогда было. Еще она ходила в балетную школу. Очень хорошо умела танцевать, была грациозной и…
Очевидно, именно эта обыденность повествования и оказалась последней соломинкой, которая сломила Эрику ван дер Лейден. По ее внезапно побледневшему лицу было видно, как пришло к ней осознание страшного факта: да ведь под это описание подходит любая другая девочка из любой так называемой приличной семьи! Поняв собственную неспособность передать словами то, какой была ее дочь – такая родная, такая неповторимая, – женщина задохнулась на полуслове. Слезы подступили к ее глазам. Сделав рукой извиняющийся жест, она поднялась со стула и отвернулась.
Джини ожидала, что Фрике тоже вскочит с места, подбежит к матери, обнимет ее, постарается успокоить. Однако та и не думала вставать. Она продолжала сидеть в кресле, наблюдая за происходящим с угрюмо-снисходительным видом. Джини встала.
– Миссис ван дер Лейден, – проникновенно обратилась она к плачущей женщине, – я вижу, для вас это невыносимо. Простите меня. Очевидно, мне лучше сейчас уйти…
– Нет-нет, что вы… Вы приехали издалека, и я пообещала, что поговорю с вами. Может быть… Знаете, мне хотелось бы показать вам фотографию Аннеки. Я сейчас принесу ее вам. Одну минуточку…
Она вышла из комнаты. Наступило тягостное молчание. Джини снова опустилась на стул и взяла в руки бумажку, которую ей уже показывала мать Аннеки. Это была прощальная записка девочки, датированная вторым апреля прошлого года. К ней был приложен листок, на котором другим почерком – ровным и аккуратным – был написан перевод. Специально для Джини. Записка гласила:
«Дорогие мама и папа. Вчера я познакомилась с новым другом, его зовут Стар. Это прекрасный человек, очень добрый. Мы с ним уезжаем на несколько дней в Англию. Вернусь в пятницу. Из Англии позвоню. Не волнуйтесь за меня. Крепко целую. Ваша Аннека».
С момента, когда была написана эта записка, прошло девять месяцев. Родителям больше не суждено увидеть дочь живой. Для любого человека, у которого есть ребенок, не могло быть кошмара страшнее, чем этот – воплощенный в небрежно оторванном клочке бумаги с торопливыми каракулями. Наивность и беспечность записки были настолько кричащими, что у Джини мороз пробежал по коже.
– А ведь она всерьез верит во все это.
Никак не ожидав услышать голос Фрике, Джини вздрогнула.
– Прости, не поняла…
– Я это о мамаше. – Фрике лениво выползла из кресла. – Она свято верит во всю ту чепуху, которую только что тут молола. Переписка с друзьями, уроки балета… – Она смерила журналистку взглядом с головы до ног. – Да и ты, гляжу, поверила.
– Вовсе не обязательно. – Джини ответила ей столь же холодным взором. – Твоя мать по-настоящему пыталась помочь мне. Может быть, конечно, она в чем-то и заблуждается, но…
– В чем-то? Мягко сказано! Мой папаша тоже, как ты выразилась, заблуждается. Они никогда не понимали Аннеку. И не знали ее совсем.
– Послушай, у тебя есть, что сказать мне?
– Очень может быть.
– Так не лучше ли вместо того, чтобы тянуть время, перейти прямо к делу?
Девчонка зарделась, но затем, пожав плечами, отвернулась с наигранным равнодушием. Джини терпеливо ждала. Чутье подсказывало ей: не надо ни давить, ни умолять. Первое слово было за Фрике, а это значило, что вскоре будет и второе.
– Здесь не место говорить об этом… – Девочка явно еще колебалась. – Знаешь Лейдсеплейн? Большая такая площадь возле Вондель-парка.
– Знаю, в Амстердаме я не в первый раз.
– Там на углу есть кафе. Называется «Рембрандт». В нем через полчаса и встретимся. У меня как раз на это время назначен урок скрипки, но я сбегу. Ничего, она не узнает.
– Но Фрике…
Однако девушка уже направлялась к выходу. На прощание она бросила на Джини насмешливый взгляд.
– Хочешь – приходи, не хочешь – не надо. Все вы, журналисты, хороши – дерьмо собачье. Когда Аннека исчезла, от вашей братии поначалу отбою не было – на пороге толклись, звонили каждую секунду. А теперь, когда известно, что она умерла, ни одной собаке до нее дела нет. Разбежались все ищейки в стороны – новые ужасы вынюхивать.
Последние слова Фрике произнесла особенно отчетливо. Но Джини никак не отреагировала на них. Девчонка, видимо, несколько разочарованная ее непробиваемостью, выскочила за дверь. Вскоре ушла и Джини.
Прощание с миссис ван дер Лейден было недолгим. Итак, удалось узнать, что Аннека вела дневник и имела записную книжку с адресами, однако и то, и другое она увезла с собой в Англию, а там ни дневника, ни книжки не нашли. Полиция уже несколько раз перерыла все ее личные бумаги, но никакой новой информации не откопала. К тому же сейчас эти бумаги были недоступны. Нет, со стороны Аннеки не было даже намека на какие-то несчастья или глубокие переживания. Она была из другой категории людей – обеспеченная, всем довольная девочка с прекрасными друзьями из хороших семей.
И все же что-то в этом образе казалось Джини не слишком правдоподобным. Можно было догадаться, что и мать Аннеки не очень-то верит тому портрету дочери, который сама же нарисовала. Не потому ли она рисовала его так прилежно, заботясь о каждой, даже несущественной, детали? Она делала все, чтобы ей поверили, и поэтому, провожая Джини, все говорила и говорила о своем погибшем ребенке. Несчастная женщина говорила, когда они вместе спускались по лестнице, говорила, пересекая холл. И лишь взявшись за ручку входной двери, она ненадолго умолкла.
– Конечно, время от времени на нее находило что-то такое – то ли тоска, то ли раздражение, – медленно произнесла Эрика ван дер Лейден, в глазах которой читалась мольба. Видно было, как нелегко далось ей это признание. – Но ведь ни один подросток не застрахован от этого. Вот и с Фрике такое иной раз случается. Но это ничего, это проходит. Процесс взросления, знаете ли. Главное, она знала, как сильно все мы ее любим. И отвечала такой же любовью всей семье.
