Едва прикоснувшись к пистолету, Майна отдернула руку. Стар забрал у нее сверкающую «игрушку». Он ласково погладил пистолет, а потом приставил дуло к своему виску.
– Бах! – весело усмехнулся он. – Одна пуля в сердце, другая – в голову. Au revoir,
[27]
мсье Жан Лазар! Не правда ли, просто? Пятнадцать патронов. И пульки все очень противные – продолжают вращаться после попадания, буравят тело, мозг. Шансов выжить – никаких. Тебя разрывает на куски, а это не слишком приятно. Поверь мне, Майна, я в таких вещах хорошо разбираюсь. Меня самого всю жизнь рвали на куски: вынули из моей груди сердце и искромсали на мелкие кусочки. Как-нибудь я еще расскажу тебе об этом.
Он безостановочно говорил, а Майна завороженно смотрела на него и его пистолет. Самой ей страшно было открыть рот, но страх не мешал думать. Стар действительно нуждался в помощи – она теперь ясно это видела. Ему нужна была медицинская помощь, но он ни за что не согласится показаться врачу – это ей тоже было ясно.
– Это произойдет в среду утром, самое позднее еще через пару дней, – поделился он своими планами, ложась рядом с Майной, притихшей, как мышка.
Она напряженно соображала, как убежать из этой комнаты, из этой мышеловки. Дверь не запиралась на замок, но была другая проблема. Как ей удалось выяснить за эти три дня, Стар не дремал. В буквальном смысле слова. Он почти не спал.
13
Линдсей, давай еще подождем, – проговорил Марков. – Куэст всегда приходит сюда, клянусь тебе. И всегда ужинает очень поздно…
– Опомнись, Марков, уже почти час ночи. Кто будет есть в такое время?
– Ты уж поверь мне на слово. Ее ужин всегда начинается в час пятнадцать, ни минутой позже. По ней можно часы сверять. В этом – вся она.
– Послушай, Марков, я и без тебя прекрасно знаю, какая она. Во-первых, вообще не разговаривает. Самое большее, что я от нее слышала, – это «здравствуйте» и «до свидания».
– А вот со мной разговаривает. Если кто-то что и знает об обстоятельствах смерти Марии Казарес, то Куэст – первая. Она любимая манекенщица Жана Лазара, он сам ее откопал. Не веришь? Ну тогда приди в среду на показ коллекции Казарес.
– Который будет отменен. Ну и трепло же ты, Марков.
– Не горячись. Вот увидишь, эта встреча не пройдет впустую. Говорю тебе, ей наверняка кое-что известно. И вообще, что ты предлагаешь? Сидеть в «Сен-Режи» среди этих болванов и развесив уши слушать сплетни до самого рассвета? Пусть они там без нас тычутся мордой во все углы словно слепые котята. А нас Куэст сразу выведет на верный путь.
Понимаешь? С ее помощью мы, можно сказать, подключимся напрямую к главному компьютеру. – Он остановился, чтобы перевести дыхание. – Кстати, ответь, что с тобой сегодня, Линдсей? Шипишь на меня весь вечер как кошка дикая.
– Просто огорчена, шокирована. Неужели не ясно? Другие не меньше меня нервничают. Просто в голове не укладывается, что ее больше нет. Поверить не могу.
– И что из этого?
– А то, что мне нужно еще раз позвонить в «Сен-Режи». Повторяю, Марков, мне необходимо поговорить с Роулендом Макгуайром.
– Господи, Линди, да ты уже раз пять пыталась до этого Макгуайра дозвониться. Сколько можно?
– Пойми, Марков, его не было на месте. А сейчас он, может быть, уже вернулся. Послушай…
– Когда ты звонишь ему, Линди, у меня внутри словно лампочка загорается и попискивает что-то тоненько. Очень похоже на сигнал тревоги. Интересно, с чего бы это?
– Макгуайр всего лишь мой редактор, и мне необходимо поговорить с ним.
– Я-асно, – широко зевнул Марков. – Так ведь редакторам что положено делать? Руководить. Сидеть у себя за столом и распоряжаться, и редактировать потихоньку. Он в Лондоне сидеть должен. Его дело – по телефону названивать, факсы направлять, посылать Маркова с его фотографиями к чертям собачьим… Может, я чего не понимаю, Линди, но помнится, еще секунд пятнадцать назад вы с ним находились в состоянии войны. Ты вроде бы хотела даже собственными руками его придушить.
– Это было на прошлой неделе, Марков. А сейчас я уже передумала…
– Значит, ты передумала. А Макгуайр? Почему он вдруг от своего стола оторвался, на самолет сел, в Париж помчался как встрепанный? Честное слово, я словно новыми глазами начинаю видеть этого человека. Как иной раз снимаешь кого-то с неправильного угла, в неправильном ракурсе, с неправильной выдержкой, не на ту пленку, а потом видишь: человек-то совсем другой. Ну с чего ему в Париж приспичило? Скажи мне, Линди, любовь моя. Какова причина? Работа? Женщина? Просвети меня, глупого, если можешь.
– Не будь идиотом, Марков. Какая еще женщина! И откуда только у тебя эти шизофренические идеи?
– Достаточно просто посмотреть на тебя, дорогая, и эти идеи сами лезут в голову.
– Ты просто не знаешь Макгуайра. А если бы знал, то понял бы, насколько заблуждаешься. Это работа, Марков, работа и ничего больше. Все предельно просто. А почему он сейчас именно здесь, скажу тебе честно, не знаю. Знаю только, что в Лондоне на хозяйстве остался его заместитель. Я разговаривала с Максом. А вот с Роулендом пока поговорить не удалось.
Линдсей замялась. Лишь час назад ей удалось наконец дозвониться до Макса, и тот сразу же начал юлить, корча из себя великого дипломата. Из его слов было понятно только одно: кого-то следовало срочно направить в Париж, а поскольку Джини была в данный момент недоступна, Макс и Роуленд, посовещавшись маленько, решили, что лететь надо одному из них, а точнее, Роуленду.
– Как это – «недоступна»? – удивилась Линдсей. – Ведь Пикси говорила мне, что Джини вылетела сюда сегодня вечером. Во всяком случае, собиралась вылететь.
– Извини, Линдсей, поговори об этом лучше с самим Роулендом. А то мне по другому телефону звонят. Ну пока.
Когда Макс упомянул имя Джини, Линдсей уловила в его тоне нечто похожее на froideur.
[28]
Вздохнув при этом неприятном воспоминании, она поднялась. Темные очки Маркова действовали ей на нервы – смотреть на них больше не было сил.
– Слушай, Марков, так я, с твоего позволения, все-таки звякну еще разок в «Сен-Режи». Теперь уж Роуленд наверняка должен ответить.
– Ах, Линди, Линди. Не бегай ты за ним. Это до добра не доведет, сама прекрасно знаешь. – Он погрозил ей указательным пальцем, глядя на нее с почти материнской заботой.
– Да не бегаю я ни за кем, – запротестовала было Линдсей, но, подумав секунду, села на место. – Давай-ка, Марков, поговорим начистоту. Я с ним работаю. И мне нужно поговорить с ним о работе, о нынешних проблемах. О Марии Казарес. Вот и все. Точка. Конец текста.
– Тебе не обмануть меня, Линди. Ты не умеешь врать. Я все вижу: как горят твои глаза, как играет на щеках румянец. Ты слышала про Афродиту – богиню любви? Естественно, слышала. А знаешь ли ты, что у нее были дети? И знаешь, как этих детей звали?
