– У миссис Дэнверс? – удивился я. – Но с какой стати домоправительница хранила у себя еженедельник Ребекки?
– Не знаю, никогда не задумывалась над этим, – нахмурилась Элли. – Это было что-то вроде записной книжки, где указывались намеченные встречи. А миссис Дэнверс хранила все вещи Ребекки после ее смерти, убирала ее комнату, проветривала и снова вешала в шкаф ее одежду. Она все оставила, как было. Беатрис, насколько мне помнится, рассказывала об этом моей матери. Но, в сущности, в том не было ничего странного, миссис Дэнверс преклонялась перед Ребеккой, как перед божеством, и, насколько мне помнится, знала ее с детства. Уверена, что отец успел вам рассказать о том.
– Как-то упоминал, – кивнул я. – Но все же еженедельник, ее личные записи – это уже чересчур. Впрочем, это неважно. Продолжайте, Элли.
– И, просмотрев расписание на этот день, они обнаружили запись на прием к доктору. Отец настоял на том, чтобы поговорили с врачом… Это был врач-гинеколог…
История, которую я до сих пор слышал только из десятых рук, наконец-то предстала передо мной в своем первозданном виде. И я обнаружил то, чего не замечал прежде: что телескоп был перевернут. И надо смотреть с другого конца: проследить их последовательность! Сначала обнаружено тело, а затем открывается, что она назначала встречу у гинеколога.
– Ребекка и Максим прожили вместе пять лет, – продолжала Элли, – но детей у них не было. Отсутствие наследника вызывало толки у местных жителей. Так что, когда отец обнаружил запись на прием к врачу – и не местному специалисту, а лондонскому, – представляете, что он подумал в первую очередь?
– Что Ребекка ждала ребенка?
– Да. Тогда прежнее расследование выглядело бы полной нелепостью. И поскольку выяснилось, что яхта не перевернулась, а была затоплена, оставалось одно: ее убили. И по дороге в Лондон, думаю, мой отец не мог избавиться от зрелища Максима, висящего в петле. – Она помолчала. – Но это еще не все… Вы ведь понимаете, возникали подозрения о причастности…
– Понимаю.
Я поднялся, прошелся до конца площадки и посмотрел на стоявшие на якоре яхты. По дороге в Лондон полковник Джулиан думал о том, что на Максима сейчас может лечь обвинение не только в убийстве жены, но и в убийстве ребенка. Одним словом, не мог ли он убить ее, узнав, что она беременна? Кошмарное подозрение, но оно само просилось на ум. И где тогда это произошло? На берегу? Нет. И не на яхте. Скорее всего, в домике, где я сегодня побывал. Я пришел к этому выводу каким-то неизъяснимым образом.
Эта сцена вдруг словно всплыла в моей памяти, словно я сам был ей свидетелем. И мое отношение к Максиму тотчас изменилось. Я попытался убедить себя в том, что у меня нет никаких доказательств и что это чистой воды вымысел. Но картина продолжала стоять у меня перед глазами.
Знала ли Ребекка, чем она больна, и догадывалась ли о серьезности своего состояния? Или новость обрушилась на нее внезапно?
– Ту ночь отец провел в Лондоне, – продолжала Элли, и я понял, что почти не слышал ее последних слов. – Он выглядел опустошенным и потерянным. Целый день пытался собраться с мыслями и отправился к Розе. Мне кажется, ему хотелось поговорить с сестрой обо всем случившемся.
Темные очки повернулись в мою сторону.
– У Розы в Лондоне был дом. И до сих пор остался. Она сейчас там, работает над очередной книгой. По воскресеньям у нее нет лекций в Кембридже. Отец говорил вам?
Мне с огромным трудом удалось заставить себя вернуться к реальности.
– Нет. Почему-то полковнику не хотелось, чтобы я встречался с Розой. Он уверял меня, что она ведет очень замкнутый образ жизни, чуть ли не монашеский. Но я представляю, что такое академическая научная работа, и про вашу тетю многие знают. Она известная личность. – Я замолчал.
– Ах да, – подхватила Элли прежним суховатым тоном, – вы ведь тоже учились в Кембридже. Как я могла позабыть?
Я не сомневался, что она ни на секунду не забывала об этом. И злился на себя, что допустил такую промашку. Мне не хотелось распространяться насчет моего прошлого в Кембридже и тем более настоящего. Пришлось перевести разговор на другие темы, мы снова заговорили о том, в каком положении оказался отец и как ему пришлось принять решение: поставить точку в расследовании.
– Если бы расследование проводилось в Шотландии, то и следователь, и судья имели бы возможность прийти к заключению: «Нет доказательств», но этот пункт отсутствует в английском законодательстве.
– Правда? Неужели шотландские законы так сильно отличаются от английских? – удивилась Элли. – Как бы мне хотелось узнать Шотландию получше – я никогда не бывала там. Как и мой отец. Так что мы совершенные невежды относительно ее обычаев. И до тех пор, пока я не посмотрела на карту, я не понимала разницы между Пертом и Пиблом.
Она говорила с невинным видом. Пыталась поймать на удочку или просто поддразнивала меня? И тогда, и сейчас я не могу ответить на это со всей определенностью.
Я посмотрел на часы: пунктуальный мистер Грей не имел права опаздывать на ленч сестер Бриггс.
Мы вернулись в дом, и я вдруг понял, что мне не хочется уходить. Мне так не хотелось пить чай в обществе престарелых дам, хотя они мне и нравились. Сколько людей мне пришлось опросить за это время – и все они были по крайней мере вдвое, а то и втрое старше меня. И я начал забывать, каково это – говорить с человеком твоего поколения. А еще я понял, что мне следовало бы поговорить с Элли обо всем значительно раньше. Вот кого мне следовало расспросить про Ребекку. Элли была очень внимательна и наблюдательна, и за время разговора с ней мне не приходилось проделывать нудную работу – счищать с правды шелуху домыслов и предубежденности.
– Сколько лет вам исполнилось, когда вы вернулись в этот дом? – спросил я, когда мы огибали его с другой стороны по дорожке, что вела к воротам.
– В шесть лет я впервые оказалась в Англии. – Элли сорвала травинку и начала растирать ее между пальцев. – Я росла сначала в Малайе, затем в Сингапуре… – Она искоса посмотрела на меня. – Но это вряд ли вам интересно. Так что, возвращаясь к вашему вопросу, скажу, что мне исполнилось шесть лет, когда я впервые увидела Ребекку. Она умерла, когда мне было одиннадцать. Не смею утверждать, что я хорошо знала ее, но я привыкла наблюдать за ней все это время. Она приходила сюда, и мы часто бывали в Мэндерли на всех этих многочисленных приемах. Чаще всего я приходила, когда устраивались празднества в саду. А остальные, на которые приглашались только взрослые, мне со всеми подробностями описывала мама. Множество людей прибывало из Лондона – большинство из них представители богемы. Маму такие многолюдные сборища пугали, она была человеком стеснительным, не умела себя вести с ними, но это не имеет отношения к делу. Главное, что я видела Ребекку довольно часто. А я была наблюдательной девочкой. И не сводила с нее глаз. Она завораживала меня.
– Почему?
– Во-первых, потому, что она была красавица. Все говорят об этом, я знаю, что она поражала людей красотой, умом и обаянием. Но все это пустые слова. Понять, что стоит за ними, трудно. Благодаря им возникает впечатление легковесности. Телесная красота и светское поведение – нет, это далеко не все. – Элли сделала нетерпеливый жест. – Словно Ребекка не думала больше ни о чем другом, как о развлечениях и вечеринках. Но это ошибочное впечатление. Насколько я помню, наиболее счастливой она была, когда оказывалась на яхте или бродила по лесу со своими собаками. И что еще более необычно – в полном одиночестве. Я помню ее именно одну. – Элли помолчала. – Но я никого не видела красивее ни до, ни после. Забыть ее глаза просто невозможно. Она буквально околдовывала людей, очаровывала и захватывала в плен. Я была тогда еще девочкой, но сейчас могу представить, какое впечатление она производила на мужчин. Они смотрели и смотрели – и Ребекка ничего не могла с этим поделать. Мне кажется, что они даже не слушали, что она говорит. Это сердило ее. И вызывало скуку.
