Он сунул пакетик в мою руку и сжал ладонь. Я попытался отговорить его, но Джек не желал ничего слушать.
– Не хочу, чтобы оно было при мне. И без того дела идут хуже некуда. Или ты берешь, или я сейчас же выброшу его в канаву. – Он прижал меня спиной к забору и, тяжело дыша, смотрел в глаза. Лицо его побелело, как полотно. И я понял, что он выполнит свою угрозу, и поэтому взял конверт.
Фейвел с некоторым облегчением вздохнул и выпрямился.
– Посади меня в такси, – попросил он. – Мне нехорошо. Я знал, что не стоит встречаться с тобой…
Когда показалось такси, я поднял руку и предложил Фейвелу довезти его до дома, но он отказался. Я понял, что он не хочет, чтобы я знал, где он ночует.
После того как машина, мигнув красным огоньком, скрылась за поворотом, я посмотрел на кольцо. Крохотные камушки сверкали при свете фонарей. Я понимал, что оно ненадолго задержится у меня. Фейвел проспится, одумается и потребует его обратно. Будет проще, если я сам зайду к нему в офис завтра утром.
Чтобы немного прийти в себя, я решил пройти через Риджент-парк, но прогулка не освежила ум и не вернула мне ясность мысли.
Домой я добрался около одиннадцати. Миссис Хендерсон уже собиралась идти спать и сообщила, что мне никто не звонил. Что еще больше огорчило меня. Я оставил Элли номер телефона на случай, если полковнику Джулиану вдруг станет хуже. Других поводов для звонка у нее не было, но мне почему-то хотелось, чтобы она позвонила. Мне так хотелось поговорить с ней. Мне нужно было поговорить хотя бы с кем-нибудь.
Приготовив себе кофе, я сел у кухонного стола. Я устал и запутался. Столько всего произошло за такой короткий срок. В ушах еще продолжали звучать обвинения Фейвела. Хотела ли Ребекка, чтобы он умер? Я видел молодую девушку в черном платье в ресторане, которая молча сидела за столиком и не произнесла ни слова за весь вечер. Я видел маленький алтарь из фотографий ее матери. И видел дом в Беркшире, рядом с деревенькой, названия которой Фейвел не смог вспомнить. «Рядом с Ламборном, а может, Хэмптоном, что-то вроде того», – сказал он. Деревенька называлась Хамптон-Феррар. Откуда такая уверенность? Да потому что я знал ее – моя приемная мать Мэй выросла там.
Я еще не мог представить себе, как выглядел дом изнутри, или узнать, что произошло внутри, но какие-то смутные образы успели промелькнуть, когда Фейвел начал рассказывать о своей жизни там. Словно сам находился внутри и видел воочию обитателей Гринвейза: юную девушку, подростка и молодого, любящего свою дочь отца.
Я вынул маленькое колечко, которое Ребекка когда-то надела на пальчик и продолжала носить, когда стала взрослой. Колечко с камушками вокруг не носят дети или незамужние девушки. Кто подарил его и что оно значило для нее? Почему Фейвел считал, что оно приносит несчастье? Что я упустил? А я явно что-то упустил во время разговора, но, как ни старался восстановить услышанное, оно ускользало от меня. И потому душевное спокойствие не возвращалось.
Оставалось только подняться к себе в комнату, чтобы написать отчет за день. Я вышел в холл и уже собирался подняться, когда телефон, стоявший на столе, как раз рядом со мной, вдруг зазвонил. Я даже вздрогнул от неожиданности. Почему-то я вообразил, что это звонит Элли. И если она вдруг решилась позвонить мне в двенадцать часов ночи, значит, что-то стряслось. Я схватил трубку.
Женский голос спросил:
– Это Том Галбрайт?
– Да, говорите, – ответил я. Охваченный тревогой, я с нетерпением ждал сообщения.
Наступила пауза, она тянулась целую вечность, а потом линия отключилась. Я застыл на месте, меня вдруг обуял необъяснимый страх. Но через какое-то время я пришел в себя. Умершие могут напоминать о себе самыми разными способами, но вряд ли они стали бы пользоваться телефоном.
Но и сейчас я не могу выбросить из головы странный звонок. Это была не Элли. Я бы узнал ее голос. Лишь очень узкий круг людей знал этот номер, и еще меньшее число могли догадываться, что я сейчас здесь. Но кто бы это ни звонил, он выбрал самое подходящее время. В тот момент, когда я размышлял над тем, кто я, и никогда еще сомнения не одолевали меня с такой силой, неизвестный голос дал мне возможность определиться с ответом.
Было уже очень поздно, когда я закончил записывать встречу с Фейвелом. Волнение мешало мне сразу же погрузиться в сон, мне чудилось, что я иду по лесу возле Мэндерли и прямо передо мной легко и бесшумно движется женская фигура. Я знаю, что это Ребекка, окликаю ее, пытаюсь догнать, но она всякий раз ускользает. И когда я начал впадать в отчаяние, она вдруг остановилась, подняла руку, на которой сверкнуло колечко с бриллиантами, и поманила меня за собой. В этот момент я проснулся. Было уже светло. Часы показывали шесть утра. Я по-прежнему чувствовал себя настолько разбитым, что уже готов был забросить подальше клубок, который столько времени пытался распутать.
Миссис Хендерсон еще не встала, что меня даже обрадовало: не хотелось разговаривать с ней или с кем бы то ни было. Снова, как и вчера, я сам сварил себе кофе и вышел с чашкой в садик за домом, сел под вишневым деревом, которое посадили Джулия и Ник в день свадьбы. Все его ветви были усыпаны цветами. Легкий ветерок разносил их вокруг, словно это было свадебное конфетти.
И я сказал самому себе: решай – либо продолжать, либо бросить все. И постарайся быть честным с самим собой, хватит делать вид, что это объективное расследование. Я никогда не был беспристрастным. В глубине души я все время чувствовал, что существует некая связь между мной и Ребеккой, несмотря на всю шаткость имеющихся доказательств. Но тогда почему я вдруг после вчерашнего разговора с Фейвелом пришел к заключению, что такая связь определенно существует? Потому что увидел связующую нить, и она породила гнетущее настроение.
Теперь мне уже никуда не скрыться и не спрятаться. Так что я сидел под деревом Джулии и Ника – под свадебным деревом – и медленно проходил по коридору своего прошлого, открывая все запертые двери, включая и ту, что захлопнул много лет назад и запер ее на крепкую задвижку, где я прятал мучивший меня вопрос о родителях. Я открыл дверь сиротского приюта, а затем дверь, которая вела к моим приемным родителям, в дом в Пелинте.
То лето я провел вместе с Эдвином и Мэй Галбрайт. Мне исполнилось одиннадцать лет, когда они усыновили меня. Первая неделя совместного отдыха. Я вел себя как маленький дикий звереныш, которого мучили страхи. Крушил все, что попадалось под руку, потому что знал: пройдет совсем немного времени, и меня, как ненужную вещь, вышвырнут вон из этого уютного домика назад в приют, где мне и положено находиться.
Поэтому я вел себя грубо, упрямился и пытался вывести родителей из себя. Что они будут делать, если я ночью описаюсь в постели? Или начну скверно ругаться? Или украду кошелек Мэй… И если Эдвин поймет, какой я глупый, или Мэй узнает, что я лгун и обманщик, что они решат: отправят назад или попытаются изменить меня? На этой неделе или на следующей? Как загнанная собачонка, я огрызался, рычал, а потом начинал кусаться: я вытворял самые невероятные вещи, чтобы спровоцировать их на то, чего больше всего боялся, – в приюте нас сразу наказывали. Но наказание все же предпочтительнее равнодушия.
